Он мне не говорил куда пойдёт. Он просто молча встал, и вышел прочь. Я вслед кричал, что ночь уже грядёт… Но, он ответил: ночь - всего лишь ночь. Мол, день иной страшней бывает втрое, похлеще черни тьмы и жути мрака. Там сдобренная сплошь истошным воем, борьба за жизнь перерастает в драку. Спешил я выказать своё недоуменье…? Но он лишь бросил вскользь, через плечё, мол, сколь их есть, ристалищных умений, где кровь людская попусту течёт. Шагнул он в сумрак. Двери не прикрыл. С ним так всегда… то свет, то дверь оставит. За ним вослед, на взмахе чёрных крыл, метнулся ворон, тот, что жил вне стаи. Ушёл, и ладно…. Странный он вообще. Приходит без звонков и приглашений. На стол два яблока (быть может, как расчёт?), завёрнутые в старые мишени, положит молча, и глядит в окно. Как будто ждёт, иль вспоминает что-то. Я не тревожу. Он ведь, всё одно, коль спросишь что, пошлёт беззлобно к чёрту. А мне обиды нет. Давно привык. Вот он такой, хоть рви его на части. Он «тычет» мне, а я к нему - на «вы». Хоть по годам он старше лишь отчасти. Однажды он пришёл и рассказал, присев на кухне, у ведра, где мусор. Расставил ноги, чуть прикрыл глаза, и брякнув чем-то матерным для вкуса, почти, что в полушёпот произнёс: «Ну, всё, допрыгались до ручки, сучьи дети.... Сегодня наблюдал как птиц из гнёзд сшибали палками. Там на стволах отметин, деревьев, что рубить, не сосчитать. А птенчики, вот, только из яйца…. Нет, прав был Пётр: мы равно злобный тать, и всех, и вся отправим к праотцам, корысти ради. Разве ж то цари творят сплошной разор и беззаконье? Иль может, гость заморский насорил в леске у речки, стоя на балконе? Ретив народец, что уж тут сказать. Чего сломать или порушить… бога, ради! Кого угодно мыслим наказать. Себя же чтим в примере иль награде».
Потом он, как обычно, встал и вышел. Ворчал тихонько чайник на плите. В подполье за плитой возились мыши. Сверчки зашлись под окнами в квартет… А я молчал. Молчал, и мысли слушал. Со мной бывает…. В радость вдруг молчится по той поре, где мысли мозг не сушат. Где непонятно как, но, прочь умчится весь кавардак житейской кутерьмы. Забудутся и ссоры, и обиды. Где восстают, как из рассветной тьмы, пленяющие девственные виды. Там вроде бы по видам всё как здесь. Вот только, свет.... И дышится в приволье. Там нет нужды толкаться, спорить, лезть, и унижаться, до слезы, до боли. И люд иной. В нахрап иль, не спросившись, никто делить и отбирать не станет. Там день встречают Богу помолившись. И от добра желать, там не устанет любой и каждый встречный поперечный. Скажи… на диво? Будто сыплю бредом. Пусть хоть и так (и где блаженных лечат, мне тоже почему-то дом тот ведом).
А гость мой, что без стука в дверь мою, заходит всякий раз незваной новью, у храма (где обычно подают), однажды встал, и… поплатился кровью. Он вишь чего-то там не доглядел. Не допросился чьих-то разрешений. Ступил без спросу на чужой надел, ну, и отведал тяжести от мщений. Он кровь из носа по щеке размазал, под ноги сплюнул зуб, чуть рот скрививши. При этом стона не издал ни разу. И вдруг сказал: «Цветут в заречье вишни! Я был там, вот недавно, день назад… Какая красота…. И дух струится…» Я встал и, заглянул в его глаза. Стоял и думал: «Как же так творится на белом свете, если тех, кто светел, пинают или гонят как изгоев? За что им след от роковых отметин, и жизни крест без мира и покоя?» А он умылся, ворот чуть правил, два яблока на стол… и, был таков. Без церемоний и привычных правил. Ушёл, как не был. Мы, про простаков, то шутки, то издёвки слать горазды (в хвале самим себе не отказав). Стремимся побольней, наречьем разным. Не утруждаясь опускать глаза. А чем они, скажи мне, хуже нас? Чем тот же гость со мною в рост не вышел? Быть может только тем, что всякий раз, умеет слушать мир, а главным… слышать?
© Владимир Дмитриев
|