Седьмое. Ноябрь не пахнет пафосом уже – Просто осень снова вступила в свои права, И вязы не стыдятся своего неглиже – Горды – забыв, что и сами, в общем, трава. И ветер, как это ни странно, ещё не злой, Возводит из листьев карточные дома, И обленившиеся костры стали золой, И пила фальцетом поёт: «Скоро зима!». «Да, скоро зима…» повторяет под гнётом туч Мир, начерченный посредством этой золы, И в тишину оброненный, словно в траву ключ, Даже рад зубастому звучанью пилы. Утренник облизывает костлявый хребет Крыши, и птиц сидящих как точки над «ё», Во дворе старуха щупает Белый Свет Деловито, словно сохнущее бельё. Треугольная, в цветастом платке, голова, Судьба, отобранная нахрапом «за фук», Молитва, и торчащие из неё слова: «Одинокая дочь. Ни рубля. Больной внук.». Спрятав руки под фартук, возвращается в дом Минуя лужи, и облака в раме льда, Что похожи на след оставляемый Христом. Ожидание снега, в даль гудят поезда, И ветер продолжает шинковать винегрет Из бордовой листвы, запаха пашни, из Кумача, что, выгорев, приобрёл новый цвет – Цвет исподнего и лабораторных крыс…
|