Журавушки мягко вплывали в бело-седой небосвод -
Четыре крыла, а над ними пламя зарницы алело.
Мне грезился в этом плавный
героев любви полёт:
Будто парили Шагал и его Белла.

Солнце, отражаясь в глазах,
доставало кувшинкой до дна души.
Грудь – грозди пьянящей лозы -
Сочна была, игристей вина,- скажи.
Скажи мне: «люблю, я твой»,- мой мак долин,
В этом слове чистейшая ласка.
Я прикроюсь пышной листвой малин,
Картинкой утешился бы Веласкес,
Останавливающий мгновенье. На журавлей клик
Восстань, художник, хотя бы на миг,
Очевидцем сердечного танца,
как двое стали одним -
Пречистой эфир этой тайны зрим
Богом да гениальным испанцем.

(Хотя вообще-то он португальский еврей,
И впрочем,
не писал о любви, а всё больше - царей,
Но как речисты его холсты! -
Платон был весьма неточен,
Объявив живопись формою немоты.

…Любуясь волнами, играющими друг с другом,
Художник увидел бы ясно и ненарочи'то
Как бегут по воде, держась за руки,
Резанов с его Кончитой.

Возможно ль писать о любви одними фразами голыми?
Картина лучше выразит то, что я и ты
Изложим недоговаривающими глаголами.
Так почему же, владеющий краской и светом,
Он предпочёл молчать об этом?)

Сквозь листву брызги света рассыпались по телам,
Лепестками рассеялось время, став нашим ложем,
Туча, словно корова, телка лазурного родила,
Поит розовым молоком, он зари веселей и моложе.
Солнце светлые нити мотало на веретене,
А вдали два древа, обнявшись наедине,
Тесно ветви сплетали друг с другом да с зорькой алой.
Им ветра дотошно и тщетно гудели: «порви, порви»…
А мне грезились в этой паре герои любви -
Дали и его Гала,
И солнце будто на их руках отдыхало.