Танки идут, танки! — кричал Семченко, а может и молился чётки патронов перебирая, но никто его не услышал. А через минуту из-за ближайшего сарая выехал танк, принюхался дулом чихнул мотором и замер. Семченко сглотнул гулко вытер пот рукавом, выплюнул сердце-камень. Заборы кривые, шелуха подсолнечная под крылечками и под лавочками, дед пьяный на велосипеде. Всё кончилось. и вода самая вкусная — из колонки на углу, и орехи горькие кончились и кислая слива тоже. Опустели лавочки-крылечки, закончилось небо, висит вместо него матрац, ангельским пухом набитый.
Никто сюда не вернётся, ставни больше не закроет — всех унесли птицы, разом стёрли из памяти следов останки. И хлопает разорванным ртом немая калитка, пищит, подвывает тонко, и дорожка кирпичная в старый сад мокнет под дождём из перезрелого крыжовника. Танки идут, танки.
|