Новая Итака Алине.
1.
Солнезаход. Его все видят в раме. Еще мелькают лица на экране в квартирах, где хозяевам невмочь заснуть. И в предвкушении счастья – что значит в их понятии быть согласным с самим собой – они встречают ночь.
Им хорошо, усаживаясь в кресла, как в лодку, где не требуются весла вытягивать уставшие ступни, и слушать бормотание соседа, и диктора, твердящего: «Победа в последнем матче..», и считая дни...
До срока получения оклада еще немного продержаться надо, а так - вполне приемлема стезя. Когда еще не мучает простуда, и аксиома не дается трудно: «Жить вправду можно, умирать – нельзя».
2.
А кто есть он? Стремящийся добраться до сути всевозможных эманаций, а пуще к той, которая прядет нить для ковра – кудесница нагая, с которой не сравнится Навсикая – она последней истиной влечет.
Ей не нужны карденовы одежды. Смыкая холодеющие вежды, работу бросив, показав узор, что соткан был – она уходит тихо, и снова для Ивана иль Фаттиха надежда есть на равнозначный взор.
«To dire, to sleep ...», - обычно повторяя, пугливыми шагами измеряя – каморку, улицу, рабочий кабинет – он с возрастом се делает все чаще, а особливо оказавшись в чаще, где на вопрос: «Ты кто?» - ответа нет.
3.
Где может быть он? На краю Востока иль Запада. Незамутненным оком все время уточняя параллель с меридианом местонахождения любого путника, а также поселения. Порой играя, как Полишинель.
Заведомо при этом презирая часы с кукушкой, что идут сменяя лишь декорации для каждодневных сцен. Иллюзию движения продолжая от завтрака к обеду, и до чая, в закон возводят добровольный плен.
Струит песок из верхнего сосуда, напоминая, что приходит чудо из вышних сфер, и вот на полотно в ответ ему с членораздельной речью, что сходна с эхом выстрела картечью – стежок к стежку – ложится волокно.
4.
Что получается? В очерченный набросок не им задуманный, без глянцевого лоска вольется волн стремительный поток. (За вдохом – выдох. От стола – к дивану..) Есть место для любого океана, когда тетрадный под рукой листок.
Но над водою он песок горячий закружит лихо, и в пустыне спящей под красным солнцем древо не растет. Иль, повернувшись на своей постели, он также обойдется и с метелью и новый айсберг в океан плывет.
Но требует и шепота и крика застывший насмерть мир не многоликий – один самим собою утомлен. И ожидает слова пробуждения. Как два числа ждут знака умножения, Как цвета жаждет черно-белый сон.
5.
Где взять слова? Он судорожно книги листает сутками. От Мельбурна до Риги, проделывая мысленный маршрут. Толкнув ладонью глобус желто-синий, на нем он чертит паутину линий, чтоб отыскать единственный приют.
Он видит пар, клубящийся в пещере, и в центре ясли. Рядом люди, звери – их очертания чуть озарены прозрачным светом, и звезда большая в проеме черном этот свет вбирая до собственной стремится глубины.
Усталого он видит паладина, гудящий рынок, пляску арлекина. Вот мастер, что закончил полотно. Вот карвеллы, берега не зная несутся в шторм, себе хребет ломая. Вот на балу пьют легкое вино
6.
С чем быть ему? С подобного реестра он как студент, закончивший семестр на мозг запишет словно на CD все это скопом, словно файлы зная, что их поочередно открывая поймет как лучше, и куда идти.
Он как в кино на длительном сеансе оценивает качественность транса любовника, героя иль царя. И примеряет собственные жесты и мимикрию для всех этих тестов как тень для тела – не благодаря.
Так устают от частого повтора дежурных фраз, прямого коридора чье украшение извести раствор. И отказавшись от заемной речи, Сказав: «Спасибо» и сказав: «До встречи», Он ищет новый для себя простор.
7.
Что он находит? Словно в круге света он видит сад, тропинку… Время года – лето. Газету на старой лавке мокрой от дождя. На ней два яблока, комар ледащий, тарелка рядом с вишнею блестящей и календарь потекший, где портрет вождя.
Он слышит шарканье сандалий по асфальту и стук мяча. Издалека контральто из радиоприемника звучит. Кричат: «Домой!», стоящему в воротах, и велосипедисту в новых шортах. Шуршит скакалка и трамвай звонит.
И пахнет дымом от костра за переулком, и резедой за окнами, и городскою булкой на выцветшей клеенке, молоком в стакане теплом и периной свежей, подушкой мягкой, детским сном безбрежным. Так пишут «я» и дальше точка «com»
8.
Кому все это? Рокоту прибоя шуршанью гальки. Словно пеленою покрытой теплой и сухой степи. Прогулке меж подсолнухов и цвету как у Ван-Гога, что был глубже Леты, столь бесконечной, как значение пи.
Как вдалеке от пляже многолюдных пловец – питомец всех ошибок трудных, забыв о глубине и свойствах дна, сигает вниз с высокого откоса, не думая о цели и о спросе, и знает, что победа не видна, -
вот так и он в преддверии рассказа теперь все звуки, и все темы сразу берет в ответ на жизненный запрос. И, отвергая всякое блаженство, он славит лишь одно несовершенство, и задает свой искренний вопрос.
9.
О чем? О собственной заботе, заботой созданной, что будто бы в реторте задерживает встречу на листе тетрадном с берегом Другого: - «…дельфиниум и астры у порога не брошенного дома..» Вместе с тем
"вот фото в раскрываемом альбоме – мужчина в гимнастерке, мама в поле с картофелем, что только из земли. А вот друзья в обнимку и с гитарой. «Вот эти и вот эти станут парой. Вот эти и вот эти не смогли.
А это я на утреннике детском. А вот у елки с шариком немецким А вот у лодки с рыбой из реки… Тогда еще костер был…Были живы - и он, и он. Остались лишь мотивы… Здесь памяти дороги велики».
10.
Солнцевосход. Сереет утро в раме, и новой, и отмытой панорамой от взгляда, что навязан был ему, - день входит в дом. Герой встает с дивана, и вещи независимой нирвану теперь не вопрошая: «Почему?»,-
он принимает, также как свою свободу не жалуясь на скверную погоду, лишь беспокоясь о сохранности тех слов, что будут сказаны из комнаты соседней иль на ухо, иль в песне колыбельной, нулю равняя сумму трех углов.
Так поспевая в гонке за верблюдом в ушко иглы идущего за чудом, не рвется дней связующая нить. Часов песочных вечная восьмерка, - что символ бесконечности в подкорке… Он слышать учится, пытаясь говорить.
|