Это утро всю ночь малевал подмастерье печально поддатый,
колонковую кисть непогоды макая в палитру болота.
Так всегда и бывает: подписано «Гойя», поставлена дата,
а мостырил картину другой … навсегда по фамилии «кто-то».
Искры бусин ночного дождя в фиолете соцветьев люпинов,
исправляя огрехи прихода пенджабского хаки и цвета,
бриллиантами слёз депрессивного неба в ресницах долины,
засверкают салютом весны на приход долгожданного лета.
Будет солнце сдирать с себя липкий как скотч подорожник
непролившихся туч, заливая своею спасительной ложью
колер серенькой жизни … подумаешь: Есть же художник!
Но слегка скособочит вопрос: А мы, правда - рабы … хоть и божьи?
И слагая мозаику мира из музыки снов на просроченном бланке
старых прикосновений к телам или душам в измятой постели,
мы, как дети, так искренне верим в любовь и тактильной обманке,
уповая наивно на то, что медведь наступил мимо цели.
И в плену какофонии неуловимости непопаданий
двух людей в одну общую жизнь, просто верить сугубо
в то, что после всех этих тысячелетних пустых ожиданий,
дуновенье крыла мотылька запечатает твой поцелуй в мои губы.
Тропосферные замки ваять, без гвоздей, без набросков и планов,
по советам великих куда-то сайгачить, забыв про простые расчёты:
сколько в мире голов – столько в мире пород тараканов,
а дороги ведут в никуда, а не в Рим … в Рим летят самолёты.
Ночь. Скрипит у соседей диван. Сочно стонет соседка,
не задумываясь о прискорбном финале сюжета.
В телевизоре рулит медвед, на фазенде – медведка …
Вот такая вот, в общем, фигня. Вот такое хреновое лето.