В прохладной кроне дремлющего дуба мостился на ночлеге старый ворон. От дня заботы отдохнуть удумав укрылся в тишину за дальним бором. Хоть срок от летней ночи не велик и зерна звезд мерцанием дразнящим венчая в бисер яркий лунный лик на землю свет спокойствия разящий шлют без задержек…, ворон не спешит, степенно топчет край на старой ветке. Случайный шорох средь лесной тиши да крик совы, что с перерывом редким несется из глубин чащоб да просек не беспокоит…, ворон долго жил. Для всех причин, что возникают в спросе давным-давно ответ он положил. Устал, устал…. Не шуткой ведь, три века жить лишь попутно, о себе в заботе. Попробуй вон, да вскинь на человека сей груз веков. Уж вряд ли по охоте найдутся множества. А впрочем, кто там знает, и кто рассудит, данность не измерив. Иной и свой-то век не распознает, открыв в истоке лишь чужие двери. Сон не торопит. Да сверчок-невежда затеял упражнения в старанье. Вздыхает ворон не сомкнувши вежды неся бессонницу, что горькое страданье…
Быть может, лишь от листьев тихий шелест, иль ветерка призывная потуга? Но только, вдруг: «Не спится?» Может Велес, обходит нынче спящую округу? Ан, нет. Уж слышен в ропоте приветном трепещущей листвы знакомый звук. И ворон, рассудив, не ждет с ответом: «Ты прав… совсем не спится, добрый друг!» «Что там, в миру?» Уж боле нет сомненья, то, старый великан вопросом сеет. Скрип корневищ от долгого томленья в плену недвижности, теперь по кругу стелет дробящий треск. Но тут же умолкает, насытив члены радостью движенья. В испуге диком среди трав мелькает ушастый зверь. Не данью уваженья, но большей частью от того, что с равным явилась вдруг удача молвить слово вещает ворон. Хоть, и не заздравным походом фраз. Припоминая снова, и снова всё, что виделось в скитаньях над тленностью несовершенства мира, устроенного только лишь в стараньях людским уменьем. Равно, что секира разит иное слово страшной правдой. И холодеет дух в смолистом чреве. За дальностью болот, что чтут оградой, нет беспокойств, ни в запахе, ни в рёве.
«Они сошли с ума. Деревья рубят…. Бьют зверя не для трапезы. Для игрищ. Водицу в реках без зазрений губят. А на местах для солнечных святилищ посады возвели. И топчут, топчут…. Как равно пришлые, иль хуже… дикари, каких взрастил лишь только дух порочный, что и не ведает от доброго мерил».
«Неужто все прискорбно так теперь?» задумчив дуб в потоке слов неспешном: «Вот…, после сих рассказов и не верь, пришедшим издалека в край наш лешим, что в голос выли, будто нет житья за дальними горами, хоть и в чащах, а хоть за сотни верст от их жилья. Что нынче, ведьмин шабаш настоящий не ведьмы правят. Бал у Сатаны теперь сыскать трудов не составляет. Неясным, лишь один вопрос застыл... И что же так-то жить их заставляет?»
«Прости, мой друг, но, не судья я вовсе, хоть верно, что и пожил-то немало. Но сколь уж раз я в прошлом, да и после пытал в ответе, всё не доставало сыскать от истин. Нет понятий в мысли: зачем твориться в роде человечьем чудная череда иных бессмыслий. Ну ладно б, коль в бараньем иль овечьем народе, повелась такая дивность. Там ясно всё. Баран ведь, что возьмешь… Но здесь, и ум, и знанье, и пытливость, а вот зачем живут так, не поймешь».
Вздыхает дуб. И шелестом дубрава тем вздохам вторит, внемля слову птицы. По небосклону тихо, хоть и браво плывет луна. Проказницы зарницы снуют шатром небес, то тут, то там. Вступают в спор с зарей лесные духи. Мол, слишком хладны росы по цветам, что ранним утром у сосны-старухи поляны красят сплошь эфиром дивным. Цветам бы надобно помягче, потеплее. Но вестники зари во всём противны. От несогласий полосой алеют у горизонта. Ворон задремал. Без сновидений. Лишь немая пустынь несла его в безмерности провал где нет, ни радости, ни смеха. Даже грусти там места нет. Одна лишь – темнота. Как равно в подземельях неприметных, где злой колдун с медвежьей мордой Тал хранит на случай сумрак неприветный. А дуб не спал. Не мудрено, однако. Что ворон знал, для великана-дуба вставало нынче лишь недобрым знаком. Гремело в горьких мыслях звуком трубным. Звало, не медля образумить, уберечь. Да только, что он, пень трухлявый может... Кто станет слушать о неправом речь, и кто про мир иную песню сложит?
Вот, и рассвет. Мерцанье звезд бледнеет. Луна величье за туманность прячет. И хоть лишь чуть от темени виднее, а первый луч еще совсем не скачет по мокрому листу… грядет, грядет! Аврора дышит в мире полной грудью. И в скорости, уж белый свет пройдет по тьме лесной, по тихому безлюдью. Безлюдью. Хорошо-то как звучит…. Как будто восхваляя первозданность. Как все же мудро мыслится в ночи. Не мудрено. Ведь ночь, от Бога данность…
© Владимир Дмитриев
|