Лето, шитое лыком в две строчки, зарифмованных бедно и вкось. Будто прежнее отмерло прочно, будто новое не началось. Всё мешается в дивную ересь: кривда книжная, дурочкин плач, физик Ваня, что спит, разуверясь в простоте нерешённых задач. Да и есть ли на свете задача, что годна для кривого горба?.. У него – полусгнившая дача, смерть жены, имбецилка-судьба. Он встряхнётся, отыщет в полыни купоросный обломок луны, погрустит о несбывшемся сыне и – обратно: досматривать сны, где и символ-то – даром что вещий – перед жизнью в долгах как в шелках, но пропитан блаженством увечья кацавейки неловкий распах. А лукавое Слово на запах поспешает, на одурь и дым, ёжась в Божьих корёжистых лапах, словно мрак – перед светом земным.
|