В реки, лес и жилища тленные,
в тучны пажити, по околицам,
лило солнце злато кипенное
до Купалы аж, после Троицы.
Били жаром лучи аки молотом
и людей и животных по темени.
Одолень-трава белым золотом
набиралась цвета и семени.
На заточных озёрах пиками
камыши охраняли нетронуту
тёмных вод с бирюзовыми бликами
тишь да гладь окаянных омутов.
Отражения рябь исковеркала,
закачались хляби небесные
и явилась с озёрного зеркала
дева дивная и прелестная.
И на берег выйдя протокою,
наготою неопозорена,
изумрудами глаз с поволокою
по-оленьи водила в стороны.
И присев на траву, крины сельные
заплетала в венок и дыхание
заплетала в песнь запредельную,
в плач без слов, в плеск волны и журчание.
И лились звуки чистые, плавные,
что правдивей любого оракула,
и слезами про самое главное
дева пела … нет, песнею плакала:
Ой, найди меня, ненаглядный мой,
назови своею любимою,
поцелуй меня, отнеси домой
самой мягкой своею периною!
Ой, найди меня, ты, мой суженный,
да хоть с долу я, да хоть с неба я,
чтоб поверила я, неуклюжая,
что из всех я самая лепая!
Ой, найди меня, моё солнышко,
для рачения, не для баловства,
да испей ты меня до донышка,
чтобы знала я, что была жива!
Червень плавил округу до вечери,
опалял безжалостно пламенем,
слепни-оводы кожу увечили,
липким соком солёным приманены.
Первый встречный бочаг купальнею
умоляло стать тело робкое …
На Пастушье, на озеро дальнее,
пробирался парнишка тропкою.
Торопился, спешил без роздыха,
под опекою шага лёгкого.
Вечерело. Густела воздухом
Явь грядущего недалёкого.
Флейтой иволга душу мучила
со старанием татя дошлого
и стояли в очах как чучела,
то ли будущего, то ли прошлого,
лица, грёзы и упования,
глас хвалебный, да площадь с плахою …
Вот и влага! Конец терзаниям!
На ходу снял штаны с рубахою,
осенивши уста крещённые,
грудью в воду упал, взъерошенный.
… и смотрели глаза зелёные
на него из кустов заворожено.
Вышел на берег, разогнав ворон,
смыв усталость, остыв до дроженьки.
Обтерев лицо, огляделся он:
где одежда – нет ничегошеньки.
- Шутки - шутками … мне пора домой!
А в ответ ветка хрустнула рядышком
и девичий смех … Он воскликнул: Ой!
Срам прикрыл рукой, как оладышком.
И на смех её говорил в кусты:
Это что же такое деется!
Баловница, брось! Отдавай порты!
- Так ходи! – веселилась девица.
- Не могу же я голышом к избе …
- Оставайся со мной, в моей гриднице.
- Догоню, возьму – надаю тебе
по причинному месту, бесстыдница!
Вот пребудет тебе смеху задарма!
Поглядим, кто потом нахохочется!
- Догони меня – и отдам сама,
Самому уходить не захочется!
- Выходи тогда. Что носиться здесь
как лосям впотьмах – лишь умаешься.
Мне ещё домой хорошо бы днесь.
Выходи!
- А не испугаешься?
И шурша впотьмах чёрным камышом
ветерок подул переменчивый.
Вышла девица … тоже нагишом
и потупился парень застенчиво.
- Не понравилась? Не красивая?
Не плету ведь косу до полу я?
Еле выдавил слово стыдливое:
Нет, красивая … так ведь, голая!
… Ты русалка что ль? Окаянная!
Живый в помощи … сгинь, нечистый, сгинь!
Ведь твердила мне мать упрямая,
чтоб на озеро не забыл полынь!
- Не русалка я, а купавка я …
А ты тоже красивый …
С ольшаников,
вдалеке, в деревушке, гавкая,
звали псы заплутавших странников …
- Ты горячий! Ты … словно печь горишь! –
прошептала, касаясь ласково:
Ты погрей меня! Ты дотронься лишь,
чтобы стало нам одинаково …
И прильнув к нему, языком скользя
по груди, да к кресту нательному …
- Подари его?!
- Нет! – сказал – нельзя!
Это – блажь, баловство бесцельное.
В нём крестился я.
- А меня крести?!
- Крестит в церкви поп бородатенький.
Не умею я, уж меня прости.
- А крести, как умеешь, сладенький!
- Что ж, крещу поди … - он пожал плечом -
толку в нём – как кроту от зрения …
«Отче наш» прочёл, обошёл кругом,
осенивши крестным знамением.
И гайтан с крестом, сняв с себя надел
он Купаве, своею ношею.
- Я крещённая! Твой теперь удел –
в жёны взять меня, рабу Божию.
Засмущался он: В жёны, здесь, средь трав?
Все венчания в церкви случаются …
Но услышал, губы губами поймав:
Где влюбляются, там венчаются!
… Небо звёздное словно иконостас
освещало алтарь в молчании
и горели не свечи, тела в тот час,
совершая обряд венчания.
Жар, что влился в Купавушку, убывал,
унося последние силушки,
очи крыл, шептал, а потом – провал,
словно дали в чело дубинушкой.
И открыв глаза, поняла – светло.
Муж на ней – без ночного рвения.
Прошептала: Встань, мне же тяжело …
Но остался он без движения.
Поднатужась, собравши остатки сил,
выбралась из-под тела дородного.
Повернула на спину его, но не разбудил
жар лобзанья губы холодные.
Ужас деву сбил и протяжный крик
оборвал любовь юной вдовушки …
- Там где ты, там я! Навсегда твой лик
у меня внутри, моя Кровушка! …
Услыхав треск в зарослях и шаги,
отошла, судьбой обворована.
В омут бросилась … разошлись круги
и всплыл крестик с гайтаном порванным …
|
