ОБЩЕЛИТ.РУ СТИХИ
Международная русскоязычная литературная сеть: поэзия, проза, критика, литературоведение.
Поиск    автора |   текст
Авторы Все стихи Отзывы на стихи ЛитФорум Аудиокниги Конкурсы поэзии Моя страница Помощь О сайте поэзии
Для зарегистрированных пользователей
логин:
пароль:
тип:
регистрация забыли пароль
Литературные анонсы:
Реклама на сайте поэзии:

Регистрация на сайте

Критические обзоры

Лики казанской поэзии: ВЯЧЕСЛАВ БАШИРОВ

В глубь душевную, в самую глушь!..

…на изгибе души нечто смутное…
В. Баширов

Лирический герой Вячеслава Баширова мог бы, наверное, сказать о себе словами лермонтовского Мцыри: «Я знал одной лишь думы власть, // Одну – но пламенную страсть». Этой не отпускающей поэта «думой-страстью» является ничем неутолимая тоска о живой душе. Чувством тоски, обострённой печалью, грустью и «смертной» скукой, пропитаны практически все стихи Баширова. В стихотворении «Новая жизнь, или повесть о несчастном маринисте» они органично сливаются в одно переживание: «Никто печально не скучает в тоске на пляже». Хотя, справедливости ради, отмечу, что тоска и, например, печаль всё-таки разные и порой противоположные вещи: «…как печально, а кто-то не знает, // что печалью тоску исцеляют». Для поэта-психолога, каковым предстаёт в своих стихах Баширов, такая нюансировка чувств очень важна.
В «Рассказе о старых временах» тоска становится составным элементом образа, претворяя свои дополнительные выразительные возможности: «Жила там одна молодая тварь, а может, их было две. // Одна была темна, как тоска, вторая светлее дня». Здесь важен тот момент, что тоска, раз уж использована в качестве сравнения, поэтом «опредмечивается», а в контексте процитированных строк обретает хронотопическое значение «ночи», «темени». Итак, тоска-болезнь, тоска-тьма – такова она у Баширова.
Читая стихотворение «Тоска московская», физически ощущаешь тяжесть этого чувства, «вязкость» которого воплощена посредством «сквозных» ассонансов и аллитераций т, о, с, к, а, цепко переплетающихся в ткани произведения. Невольно хочется вдохнуть глоток чистого воздуха. Думаю, что основной корпус стихотворений Баширова творчески мотивирован именно этим желанием и необходимостью. А иначе как жить в постоянном чувстве уныния, тревоги, скуки?
Лучшее средство от этого – новые, свежие впечатления, ощущения, на которые, как известно, бывает богата дорога. Видимо, этим и обясняется главенство мотива пути, дороги в поэзии Баширова. Причём, это путь почти всегда с приятелем: «Два остолопа в тумане густом, // проснулись – не можем найти дорогу»; «Мы идём под дождиком вдвоём <…> песенки битловские орём»; «Когда мы покидаем городок…»; «Городок полусонный на припёке лежал // и, жарой разморённый, посторонних не ждал, // но открылся нам сразу…» и т. д. Этот персонаж не получает своих индивидуальных характеристик, не обладает какими-то особыми чертами, приметами. Даже если наделяется именем и даже если речь лирического героя обращена к приятелю, как, например, в стихотворении «Лучше глядеть на дорогу, чем на звёзды глазеть…»: «Витька, достань, зараза, чего-нибудь пожевать!». Значит, образ друга важен не столько сам по себе, сколько потому, что возвращает чувство родства, ощущение близкой души. И этим избывается тоска. Такова одна из граней понимания «дороги» в стихах Баширова. Чтобы раскрыть весь комплекс значений и функций этого мотива, мне пришлось бы остановиться на анализе многих стихов поэта, что могло бы составить предмет отдельной работы, но здесь этому не время и не место. Укажу лишь на ещё одну важную роль «дороги» – «сюжетную».
Подавляющее число стихов Баширова – сюжетная лирика. В их основе – цепь событий. В стихотворении «Огромное красное солнце…» они размеренно, я бы сказал, с той же «скоростью» (в два стиха), как кадры в кинопроекторе, сменяют друг друга:

Огромное красное солнце
свалилось на городок.
Воронья стая несётся
с граем за горизонт.
Горящая колокольня
вонзилась в кровавый зрак.
На городок раскалённый
сыплется жадный карк…
Мы перешли через поле,
пылающее позади.
А впереди – раздолье,
вовеки не перейти…

«Дорога» организует сюжет многих стихотворений поэта. И надо заметить, что они не просто сюжетны, но двусюжетны. В них можно условно выделить два параллельно, взаимосвязанно развивающихся и дополняющих друг друга «пути»: путь, так сказать, «внешний», связанный с перемещением в пространстве, и путь мысли, чувства, души, сознания – «внутренний», как, например, в стихотворении: «Мы идём под дождиком вдвоём…», где в «путевой» рассказ то и дело и вроде бы как-то нелепо вплетается счёт придорожных столбов – от скуки:

…я столбы считаю, двадцать, сорок,
и скучаю, восемьдесят <…>
…когда же,
двести пятьдесят, передохнём,
слева, справа скошенное поле,
скучное под затяжным дождём,
душу бы живую встретить, что ли,
и поговорить о том, о сём,
покурить, а напоследок, триста,
усмехнувшись, скажет он: тури-исты…

Счёт придорожных столбов от стиха к стиху нагнетает скуку, и без того дважды упомянутую. Это я и называю «внутренним сюжетом». Но вот герой сбивается со счёта, что, на мой взгляд, произошло благодаря встрече с «душой живой», ради чего, по всей видимости, и предпринято путешествие. И пусть эта встреча пока что лишь в представлениях, в мечте лирического героя – неважно. Важно другое: в дороге, приводящей к встречам с «живыми душами», преодолевается скука жизни.
Порой «дорога» предстаёт в качестве сплошного потока сознания, как в стихотворении «Приснилось, мы шли по равнине…». Правда, применительно к этому произведению лучше сказать – в «поток бессознательного», так как весь путь «проживается» во сне. Здесь вообще не важно, кто и куда идёт. Как такового «внешнего» пути и нет вовсе: не считать же им полёт двух душ «в бездну». Главное – ощущение, «сюжет» души: «…в глазах почернело, и нечем дышать, последняя страсть нестерпима <…> душа обмирает <…> души сплелись // так тесно, как будто в объятьях спасенье». Кстати, конечная цель «пути» и здесь всё та же: близость, единство душ.
Сюжетность, событийность как одна из ключевых черт башировской лирики столь сильна в стихах поэта, что в них даже психологический процесс проживается «событийно», «сюжетно», как некое действо. В частности, на событийности «внутреннего сюжета» держится структура стихотворения «Забывание»: «И наконец, сырую папиросу, // от ветра пряча, прикурить в горсти, // пивную, подворотню, перекрёсток, // пройти, забыть, с лица земли смести <…> минуя перекрёсток, подворотню, // пивную, тыщу лет тому назад // закрытую, забыть бесповоротно, // ступить, куда не досягает взгляд».
Главенством «внутреннего сюжета» в лирике Баширова художественно мотивирован и ряд приёмов, облюбованных автором: прежде всего, словесная игра и инструментовка стиха. И то, и другое в произведениях поэта, на мой взгляд, есть отражение «сюжета мысли». Приведу лишь некоторые примеры башировских строк: «И сыра этого мне, спасибо, не надо, сыт, // мыслью своей немыслимою по горло…»; «Жара у моря градусов под сорок // стояла, и стоял на берегу // пивной ларёк, теперь, когда под сорок, // я всё ещё зачем-то берегу…»; заглавий стихотворений: «О равенстве и ораве», «Околоточный – околачивающемуся», «Наблюдатель – блюстителям» и другие.
Чтобы как можно точнее выразить изгибы-изломы души, мысли, проникнуть в самые потаённые глубины сознания, усиленно пытающегося прозреть законы бытия и собственного существования, Баширов часто прибегает к развёрнутой метафоре: «Жизнь устроена так мудро, всё кружится без конца, // день и вечер, ночь и утро, как на привязи овца. // Я, как колышек, вколочен в центр этого кольца, // а верёвка всё короче, всё наматывается…». Это уже целая метафора-сюжет – сюжет мысли, души поэта.
Раскрывая проблему «сюжетности» произведений Баширова, особенно касаясь вопроса о «двусюжетности» и «внутреннем сюжете», нельзя пройти мимо стихотворения «Я гуляю по осеннему посёлку». Здесь есть ярко выраженный «внешний» сюжет, событийный стержень которого дан в заглавии произведения. Восстановлю, для вящей наглядности, событийную канву стихотворения:

Я гуляю по осеннему посёлку,
потому что меньше куришь на прогулке,
в закоулки захожу, опять на Волгу,
в набежавшую волну швырять окурки…

На бревне сижу, плевать хотел на волны…
Я гуляю по родимому посёлку,
неприглядна ненаглядная сторонка.
На асфальте от бутылок битых стёкла,
вот и всё, что здесь блестяще, всё, что звонко…

Негде взгляду задержаться до Услона
кроме плоских островков с песочком белым,
с тальником, уже не чересчур зелёным…

Навстречу лирическому герою попадается «дух мятежный» – местный пьяница, качающийся «на сыром ветру», от которого он поначалу откупается «сигаретой сыроватой», а потом поёт вместе с ним заунывную песню… В общем, неприглядная картина, поневоле ввергающая в состояние безнадёги и уныния, в чём поэт не раз признаётся: «Тошновато отчего-то, сердцу тесно…»; «…так тошно // мне в посёлке грязноватом…». Ему столь одиноко, тоскливо, скучно, что «хотелось бы повыть, да неохота». Это состояние как бы передаётся природе, «поддержано» ею: «Это, видимо, погода виновата, // что гуляя по осеннему посёлку, // где родился, как ни странно, я когда-то, // ничему не умиляюсь…»; «За одной волной другая пену, словно // после приступа падучей, утирает».
Ключевую роль в передаче мысли о безнадёжной, «смертной» скуке жизни играют реминисцентные выражения, вызывающие в памяти фразу из известной песни о Стеньке Разине и строки стихотворения Некрасова «Размышления у парадного подъезда»: «И за борт её (персидскую княжну – Р. С.) бросает // в набежавшую волну»; «Выдь на Волгу: чей стон раздаётся // Над великою русской рекой?». Вот как это «напоминание» происходит. Поначалу часть «разинской» цитаты использована в воспроизведении действий лирического героя: «…в закоулки захожу, опять на Волгу, // в набежавшую волну швырять окурки». Но тут же она соотносится с песней: «Только здесь не раздаётся эта песня, // что у нас зовётся песней в день зарплаты». Не раздаваться-то не раздаётся, а вот в памяти лирического героя навязчиво звучит: «привязавшуюся фразу повторяю». Впрочем, о песне напоминает и привидевшееся было «молодое, на берег выброшенное тело», которое оказывается на самом деле «бревном, от связки плотовой отставшим» или нет – «окурком, напоследок дошипевшим». Наконец, в самом финале стихотворения песня невнятно поётся пьяницей, но слышится в этой песне уже другая история, из современной жизни, но не менее драматичная. Для её воспроизведения автор обращается к излюбленной им игре слов, «окаламбуривает» песенную фразу: «"И забор…" – // Уже ты здесь, мой демон местный! // "За аборт её бросает…" – Ах ты, рожа! // Ну давай повоем вместе, жизнь чудесна! // "В набежавшую волну…" – Теперь похоже…».
Каламбур как нельзя удачно выражает мысль об абсурдности жизни и об отсутствии малейшей возможности что-либо в ней изменить. С той же художественной функцией использована и цитата из стихотворения Некрасова – поэта, творческой установкой произведений которого было изображение мрака жизни и безысходного страдания народа. Слова «Выдь на Волгу…» автоматически вводят в башировский текст мотив мрака-страдания, мрака-безысходности. Баширов, также как и в случае с фразой из стихотворения Садовникова, лёгшего в основу народной песни о Разине «Из-за острова на стрежень», обыгрывает некрасовский текст: «Выдь на Волгу, повторяю, выдь на Волгу! // И хотелось бы повыть, да неохота». Так «чужие» слова погружаются поэтом в общую атмосферу скуки, поглотившей душу человека. Полнейший пессимизм! Стихотворение «Я гуляю по осеннему посёлку» – пример того, что «дорога» не приводит поэта к выходу из состояния всеподавляющей тоски. Противоречивый стих «Ну давай повоем вместе, жизнь чудесна!» по своей горькой ироничности вконец способен добить человека, к страданиям которого жизнь и окружающие его люди абсолютно глухи. Кстати, слова Некрасова невольно воскрешают в памяти и реплику Прохожего из чеховского «Вишнёвого сада: «Брат мой, страдающий брат... выдь на Волгу, чей стон...». А ведь пьеса Чехова – поразительный по своей силе пример отчуждённости людей, одиночества.
Выше я заметил, что тоска, скука – основные «чувства» в поэзии Баширова. Они формируют поэтический почерк художника, для стиля которого характерны так называемые «длинноты», делающие интонацию, ритм стихотворений «растянутыми», «вязкими», «тянучими». Действительно, читая стихи поэта, сразу обращаешь внимание на то, что его стихи «длинны». Причём «удлинения» эти производятся намеренно – автор объединяет четыре рифмующиеся строки в две с явной рифмованной цезурой посередине каждой:


Нет на свете банальней сюжета, чем сюжет о печальном мужчине,
что ушёл, не найдя ответа, к неземной, скажем так, Марине…
Кто бы ни был за жабры схвачен, разве даром он их топорщил?
А ведь всё могло быть иначе! Как, примерно, и было, впрочем.
Вот сидит он и поминутно в сине море швыряет гальку.
Новой жизни не будет… Ладно! Да и старая вскоре… Жалко!

Баширов «удлиняет» стихотворную интонацию и посредством особой рифмовки, строфической организации произведений, давая тем самым физически ощутить тяжесть жизни и тоски-скуки. Например, в стихотворении «Вместо рецензии» «растягивается» ожидание рифм, «удалённых» друг от друга:

Поэтесс начинающих дюжину
прочитал рецензент начинающий,
потому что кому-то ведь нужно
перелистывать дюжины душ!
Здесь не нужен педант многознающий,
как лягушку, строфу разрезающий,
муж учёный, к тому ж равнодушный,
нужен чуткий, отзывчивый муж!..

Тот же характер «растянутости», «тягучести» присущ, на мой взгляд, «Жестокому романсу», написанному шестистишиями; «Трибуну» с его трёхстишиями, каждое из которых – сдвоенный стих, рифмующийся «сам с собой»; десятистишиям «монументального» стихотворения «Из точки игрек в точку икс, потом обратно», где каждая строка тоже «сдвоена». В «Элегическом марше» поэт как бы даёт мотивировку своих «длиннот»: «Не дистихом элегическим, но гармоническим маршем // должно воспеть этот век, смирно, равняйся, да здра…». Впрочем, именно о «дистихе элегическом» напоминает ритм строк стихотворения, подвергая иронии, осмеянию намеченную было идею «Гармонии», «размазанную» по уродливым новообразованиям, будто намеренно придуманным автором: «гармонизм», «Гармонистан». Так, даже гармония низводится до абсурда.
В её поисках для поэта остаётся один путь – «в глубь душевную, в самую глушь!». Выше я уже говорил о психологизме письма поэта, о его стремлении к воспроизведению «внутреннего сюжета». Всё это – явные показатели движения во внутренний мир человека, предпринятый Башировым в поисках основ жизни. И на этом пути поэт чувствует себя «профессионалом», настоящим «душеведом»: «Скажу без ложного стыда, пишу романы, скажем прямо, // мне удаются иногда психологические драмы. // Профессионал, и даже смею надеяться, не из плохих, // свою законную Психею я изучил от сих до сих…».
Реальный мир предстаёт в стихах Баширова как субъективный образ действительности. Этот мир не существует вне человека, явлен как его «воля и представление». На то, что человек первостепенен, а его душа, сознание – первичны, указывают заглавия стихотворений, обозначающие внутренние, психологические состояния: «Тоска московская», «Забывание», «Сентиментальное», «Мир как воля и представление», «Предчувствие беды». Так происходит самоутверждение, «актуализация» человека.
Баширов отдаёт себе отчёт в том, что «на изгибе души нечто смутное», что до конца разгадать её невозможно, но не устаёт стихотворение за стихотворением проникать в её самые потаённые глубины. Когда читаешь стихи поэта, возникает ощущение «расщепления» души на «атомы»:

Там нет ничего, понимаешь, за этою дверью,
там нет совершенно, совсем пустота, как ни трудно
невообразимое вообразить, не проверишь
ни мыслью, ни чувством, ничем, никогда, абсолютно
пустое, пустее того, что вообще представимо,
совсем ничего, ничевее, чем это сумеешь
себе объяснить…

То есть там – пустота?.. Вспоминаются, в связи с этим, слова Рустема Кутуя: «Расщепив атом, человек расщепил себя». Стихи Баширова подтверждают эту фразу: душа должна оставаться тайной, должна быть неприкосновенна; без неё, без её тепла и света – пустота, мрак, холодная бездна. Эта мысль есть самая высокая истина поэта, «божественная эманация», «высшая тайна», «радиация чуда», наполняющая жизнь «бесценным, единственным, благословенным».

Прочтений: 6533 Все обзоры Добавить отзыв
 
Современная литература - стихи