Что за чудо колесница, Свист погонщика в дали, Кто дорогой этой мчится, Так, что всё вокруг в пыли? Нет – пуста эта дорога, Только ветра свист над ней. Здесь – в краях забытых богом, Не сыскать уж лошадей. Нет зверей в лесах понурых, Даже птиц на небе нет, Через толщи туч угрюмых, Здесь не виден белый свет. В замках, где забот не зная, Пировал дворцовый люд, Только призраки витают, Что покоя не найдут. В праздных радостях безделья, Проходили здесь года, И в слепом бреду похмелья, Не заметили тогда, Как украдкой, понемножку, Истощились закрома, И померкнул свет в окошке, И настала вдруг зима. Пропитанья не хватало, Перебили птиц, зверей, А когда и тех не стало – Всех сожрали лошадей, И пополз по миру голод, Голодала даже знать, И от голода такого, Начали людей съедать, По началу – всё законно: Тех, кто обществу вредит, Ну бандитов там, бездомных, Кто не выплатил кредит. А потом и без разбора, Раз пошла такая масть, Нету выхода другого… Начали младенцев красть. Но один такой сыскался, Перед всеми (вот дебил), Вышел, с силами собрался И на горе рот раскрыл: «Что-ж мы братцы в самом деле, Что-ж за гадство, ё-моё, Кто мы – люди или звери? На куски друг-друга рвём». В общем долго рассуждали, Тыча всем в зверинность рыл, Кстати и его сожрали – Он вообще невкусный был… А когда всех переели, Поглотила царство тьма. Тех, что чудом уцелели, Забрала с собой чума. И пуста теперь дорога, Только ветер сам себе, Веселится понемногу, Пыль гоняя в полутьме. И в безмолвии изгнанья, Городов пустынных рать, Как немое поминанье, Тем, кто всё готов сожрать. Земли горя и бесплодья, Ночь навечно прокляла, Где грехи чревоугодья, Садят во главу стола.
|