Жизнь треснула. Оконное стекло.
Но не рассыпалась. Задерживает рама.
Ещё в груди моей от отблесков тепло.
Но сердце бьётся жадно и упрямо.
И лодку уж в потоки понесло.
И вертит, словно щепку, в перекатах.
Жизнь кончена, отброшено весло,
и бьёт волна холодная с наката.
Бурун бурлит, течением пошли
кусты, коряги, камни из пучины.
Бортами лодка трётся на мели,
и застревает меж коряг осины.
Душа на взводе, спит в прихожей стул,
жена, во, ба, показывает жало.
Что ж, собирай-ка кожаный баул,
поместятся – Маруся, Соня, Жанна.
Я вышел в вечер. Новый день лежал
холодной неумытою зарёю.
По степи заяц пуганый бежал,
так пуганы мы болию своёю.
Жена мне – воля. Злой рассвет – кинжал.
Я шёл и полной грудию дышал.
Не плач, мой друг, всё к лучшему, поверь.
Обиды, словно лужи на бульваре.
Другой войдёт в распахнутую дверь,
заметив, что её не закрывали.
Разбитые окна не зачем жалеть.
Осколки снов, да рамы старой клеть.
И если нам придётся, как в кино,
в каком-нибудь столкнуться переходе,
ты молви – Это было так давно.
А помнишь, как не склеивалось вроде -
Под хруст стекла! И я на рану дул,
в ладонь зажав. И спал в прихожей стул.
20 ноября 1996 г. С-Петербург
|
