После экзаменов нас отправили на практику по геодезии в Ак-Таш. Многие, кто был там, могут сказать, какое это чудесное место, как хорошо там бывает летом, когда начинает спеть миндаль, фисташки, алча, яблоки; какие там есть прелестные уголки, какие яркие и душистые цветы, и как весело бежать с горы вниз, что ветер свистит в ушах! Нет, в таких условиях совершенно невозможно заниматься геодезией, будь она даже самой замечательной наукой, и бедный Иван Андреевич! Сколько труда ему стоило усмирить наше телячье настроение. Но самое большое мучение начиналось для него ночью. В его обязанности входило, чтобы после одиннадцати часов все уже спали. Но разве можно в такую ночь, о которой мы раньше и понятия не имели, лежать в душных комнатах! О таких ночах и не расскажешь! В такую ночь всё кажется таким таинственным, и свет луны прямо каким-то колдовским. Нет! Никогда не удавалось Ивану Андреевичу загнать нас спать. Любыми правдами и неправдами, через окно, или в темноте на цыпочках с заднего хода, или ещё как-нибудь, мы вырывались в горы, и бродили, лазили, гуляли, рвали миндаль или просто сидели до двух, а то и до трёх ночи. Недалеко от того места, где мы жили был пионер-лагерь. И вот этот лагерь пригласил нас всех к себе на костёр. Мы, конечно, обрадовались. Приходим, а нам говорят: «Сегодня костра не будет, а будет завтра». Ну завтра, так завтра. Пошли назад. А Вадим говорит мне: «Пойдём другой дорогой. Я согласилась. И вот мы отделились от нашей ватаги, помахали им на прощанье руками и стали подниматься вверх по тропинке. Вадим сказал, что по этой тропинке он уже раз ходил и что она ведёт прямо к дому. А луна была тогда! Огромная, круглая, и света было, как днём. Мы с ним шли, болтали, хохотали по всяким пустякам и не заметили, что вокруг стало так тихо, лес был такой густой, что почти не было видно неба и свет луны почти не проникал под полог леса. Вадим с удивлением огляделся, и я поняла, что мы вышли не туда, но нам от этого стало ещё смешнее, и мы стали искать тропинку. Но её всё не было. И мы забирались всё глубже и глубже. Стало совсем темно, и я стала трусить. Думаю — заблудились, как мы выберемся оттуда — куда не полезешь — колючий шиповник и боярка. Но самое главное — ужасная темнота, хоть глаз выколи, только кое-где лунные дорожки, а потом и их не стало. Я вообще ужасная трусиха. А тут, как назло, и Вадим что-то молчит, а потом говорит: «Знаешь, здесь где-то кладбище!» Я даже вздрогнула. И вдруг Вадим дёргает меня за руку: «Смотри!» Я повернулась: ноги у меня так и приросли к земле, и чувствую у меня волосы на затылке зашевелились. Прямо на меня смотрели горящие зелёные глаза. Они смотрели, не отрываясь и не мигая. Вдруг рядом появились ещё одни, потом ещё. Я оглянулась — сзади — нас тоже обступили неведомые обладатели ужасных глаз. С жутким криком я бросилась бежать. Не помню, как мы выбрались оттуда, я опомнилась только у нашего дома. Вадим был рядом и тяжело дышал. Значит он тоже бежал. — Вадим, кто это был — Не знаю, иди домой. Я, дрожа, поднялась по тёмной лестнице, нашла дверь нашей комнаты — все уже спали. Я пробралась к себе в постель, конечно, при этом наступила кому-то на ногу и загромыхав ведром. Я думала, что не усну, но только добралась до подушки, как сразу уснула. Утром, по дороге на практику, Вадим догнал меня: — Ты знаешь, я вернулся туда. — Куда? — Ну туда.., где глаза были. Ты знаешь, что это было? Светлячки!
— Какие ещё светлячки?
— Ну, такие червячки, у них головка ночью светится. Про них, помнишь, Чуковских в своём «Бармалее» писал.
