ИГРА ИМЕН
Свет включили
Или треск шоколадного каштана
В подоконниковый дождь –
Вы меня позвали – Жанна –
Жался лужами жасмин –
В увяданье золотистей.
Разжимались у рябин
Померанцевые кисти.
Пахнул медом аналой
В трепетании органном
Разнаряжено золой
Это имя - И о а н н а.
В жарком инее времен
Вжато в яблоко каштана,
Как оранжевый неон –
Повторившееся – Жанна.
Но кому и - за и - без
Будет свято это имя
Лишь преддверию небес
И хозяину за ними.
Умирающее под
Серебром меча-кольчуги
Алый, девственный восход
В миражах костра и вьюги.
Свет потушен.
Глушь и тьма
В сотый раз в поту – спонтанно –
Кто-то прежний – в сон – из сна –
Страшно шепчет: …Жанна, Жанна.
январь 1980 Кенигсберг
*** *** ***
Тумана крылья легче ваты
В угрюмом городе отбой,
Здесь каждый дом столетьем сжатый,
Тоской пропитан и водой.
Ленивым всплеском черепичных
Давно забытых, мертвых плит,
Он впал в раздумье, как обычно
И в тучной серости молчит.
Надломлен луч в янтарном зале,
Все сгинуло, все блажь и прах.
Пронзает воздух сок азалий,
Цветущих в кенигсбергских снах.
Каймой от траурного банта
Ложится ночь. Тускнеет грим.
На тихую могилу Канта,
Где каждый третий нелюдим.
Ушли история и звуки,
Оттенки глаз и голосов
Дорогой медленной разлуки
Дорогой лис, волков и сов.
Уйду и я дорогой этой
В назначенный Богами час
Со странной крошечной планеты,
Так долго воплощавшей нас.
И перед смертью, в миг прозренья
Картина явится одна –
В органном зале песнопенье
Могила Канта. Ночь. Луна.
*** *** ***
Звучной дверью в лицо – Аншлаг!
Ах, невнятная роль испуга.
В этом мире последний шаг
Нам не выстроить друг для друга
Бедный рыцарь под маской плох.
В губы – горький кулисный ветер
В этом мире последний вздох
Нам не выслушать на рассвете
В щёлку глянуть последний раз,
Тщетно веруя – скоро, скоро
Остановит свой вечный пляс
Златокудрая Терпсихора.
июль 1987
*** *** ***
Душа-черемуха интригу
Вложила в стройный майский хор.
Сегодня я ночному мигу
Скупой, незрячий дирижер.
Молочной гроздью закипая,
Огнит бледнеющий закат.
Неровный дождь скользит, сползая
В, листвою взбитый, душный сад.
Всё сжато слухом черепицы.
Огнём кошачьего зрачка.
Последний крен уставшей птицы
Застыл параболой смычка.
Я не видна в ночных проёмах
В промокшем майском неглиже,
Как незаметна смерть черемух
В весеннем буйном кутеже.
май 1988
*** *** ***
Без осуждения и страха
Всю ночь молюсь за палача.
В который раз, идя на плаху
С крестом зеленого луча.
Устало блещет глаз кипенье,
Слеза качается внутри.
Считаю мысленно ступени,
Которых будет только три.
О нет! Он, право, не виновен –
Меня казнивший не спеша.
Огнем срывается с жаровен
Насквозь каленая душа.
февраль 1987
*** *** ***
Мой музыкант, когда заслышу
Твой чудный строй дразнящих нот_
Ползу рабом к тебе на крышу
Твоих заклятий и щедрот.
Мой музыкант, на сгибе пальца
Дрожит вселенная, искря,
А мне за небо сердцем браться
И биться пульсом сентября.
Мой музыкант, как страшно дышит
Мой влажный день в твою игру.
Как в скрипе розы скрипка слышит
Созвездий черную дыру?
1990
ЧЕРНАЯ ЧАЙКА
Почему труднее всего на свете
Заставить птицу поверить в то,
Что она свободна? - недоумевал
Джонатан Ливингстон.
Ричард Бах.
1
Я ни казню и ни милую,
Гамма сдавила смычки.
Чайку с ладони вскормила я,
Ту, что склюёт мне зрачки.
Белая, с тёмными стрелами,
В крыльях уснувших штормов,
Как тебе все-таки сделали
Черный невидимый шов?
Сети тебе расставлявшие,
Чудный прервали полёт.
Зодчие – ангелы падшие,
Небо внесли в переплет.
Кто ты, стихия ничейная,
Душу повергшая в крик,
Речь изменив мне ручейную
В дерзкий эзопов язык.
Знаю, ты бредишь, отсутствуя,
Вечной гармонией двух.
Жизнь твоя, - правда, безустая.
Ласки – лишь око да слух.
Ни афоризмом, ни байкою –
Краткой строкою Басё
Ты мне простишь, что не чайка я.
Просто не чайка. И всё.
2
Нам ничего не разгадать
И уступить самой Природе.
Ты говоришь – могу летать?
Я говорю, что ты свободен.
Лети спокойно, широко
Меняя уровни движенья.
Ты говоришь - Боюсь оков.
А я – учись игре скольженья.
От страха воздух бел и кисл,
Полёт твой – напряженный зуммер.
Лишь помни - тело - это мысль,
И ты живой, раз ты не умер.
И даже если смерть насквозь
Пройдешь на скорости распада,
Ты спросишь - Почему мы врозь?
А я скажу, - Лети. Я рядом.
1990
*** *** ***
ушедшим друзьям посвящается…
…По улице моей который год
звучат шаги, мои друзья уходят…
/ Б. Ахмадулина /
У изголовья – тишина –
ни сна, ни вдоха.
Немая истина слышна –
мне плохо.
Мне плохо телу и душе,
размаху крыльев.
В земном, зелёном шалаше,
где все вы были.
Где были вы – друзья извне –
со мной едины.
Но все пути Господни не –
исповедимы.
Но все пути уходов – все –
равны по плачу,
А этой жизни карусель
так мало значит.
Звон колокольного стекла
стекает слепо.
Слеза дождя едва стекла
с ограды склепа.
Минута. Ртуть мгновений. Риск
сердцебиений,
Того, кому предъявлен иск
самозабвений,
А как же быть, когда и он
был близок.
И неба чёрный стадион
так низок
И хлеба невесомый срез
- изюмом в рисе.
Без Вас придётся биться – без
всех Ваших высей.
Я знаю каждого навзрыд
улыбкой, словом –
Над Вами слой землистый взрыт –
а Вы – под слоем.
Отчасти – облик Ваш и знак
всех Ваших платьев.
Ах, как обидно явит мрак
свои объятия.
Мне – счёт пропажей и потерь
на свете этом.
А Вам – в тоннеле выйдет дверь –
сквозная светом.
Мне – преисподняя начать
считать потери.
Вам – выход вздоха, Вам встречать –
у двери.
Кому страшнее смерти шрам
в пространстве сжатом?
Я думаю, страшнее нам,
как провожатым.
Поскольку чувства тонок звук,
жизнь – метастаза.
Ещё теплы дрожания рук
и влажность глаза.
Ещё слышны биения вен,
обид избыток,
Чего потребовать взамен
всех пыток.
Вам говорю отсюда – ввысь –
вы Боги ныне
А мы пока не поднялись
до Вашей сини.
Вы сверху смотрите молчком -
мудры и немы.
А мы, как мухи под сачком,
пустой Богемы.
И вот теперь Вы выше всех
- вне всякой ноши –
Простите нам и страх и грех
остаться дольше.
Мы все боимся отпустить
земные сети
Готовы стыть, готовы гнить,
на этом свете.
Дрожим за облик и уют
материй лишних,
А по ночам анфас встают
глаза Всевышних.
Простите нам любви вино –
распад движения.
И невмешательство в само
преображение.
Простите явь, простите речь,
момент пронзания.
Неистекаемую течь –
самопознания.
Кому-то – спичкой длинной грамм –
до жизни взятой,
Кому-то выйдет жребий – нам –
быть провожатым.
Всё это будет наперёд –
и мы – потери –
Какая встреча с Вами ждёт – у Двери.
окт. 2001 Париж
*** *** ***
Ах, если б не было ресниц
Дугой летящего испуга,
Провалов улиц и больниц
И зимних астр слепого юга.
Ах, если б не было игры
Извечных правил расставания,
Мои полночные миры
Мне б не дарили остывания.
Ах, если б не было беды
Её извечного распятия –
Мои февральские сады
Не ощущали б радость платья.
Ах, не было бы крыл – тогда –
Могла б я восхищаться бытом
И нервов злые провода
Не лопнули б в тенях сокрытых.
Другие скажут – c-est la vie –
И приговор внесут в конверте.
Ах, если б не было любви
Влекло бы состояние смерти.
Ах, если бы не падать ниц –
Не воплощаться в провиденьях,
И, наблюдая танцы птиц,
Не выражаться в их падениях
Ах, если б не было мольбы –
Ночами, стиснутыми мраком,
По краю Космоса ходьбы
Под звёздным, белым анораком.
Ах, если б не было ресниц,
Ах, если б не было мольбы,
Ах, если бы не падать – ниц –
Ах, если бы, ах, если бы….
сент. 2001Нормандия
*** *** ***
Париж, январь и Бах,
Как сон недуга.
Улыбки на губах
Полет испуган.
Неона на лице
Бледнеют пены.
В Сатурновом кольце
Эскизы Сены.
На лезвии ножа –
Осколки века.
Ночная паранджа,
Под ней – калека,
Вдоль улицы, чей взмах
Подлунный ниже.
Прощание и Бах
В моем Париже.
Прощание и крик
Случайной ноты.
Мой свадебный постриг –
Смертей щедроты.
Куда идти теперь –
Сквозняк подъездов.
Прощание и дверь
Открыта в бездну.
Машины, блики лиц
И профиль Хацки.
Уколы звездных спиц
В зонтах кабацких.
Движение в бреду.
Барьерный прочерк.
Шопена и беду
Январь пророчит.
Под суетой ресниц –
Камю и Ницше.
Дыхание девиц
В дворовых нишах.
Холодный леденец,
Ступеней чаши.
Бетховен, наконец,
В ознобе башен.
Нормальный, праздный люд
В объемных крышах.
Слепой, земной уют
Их сон колышет.
Их сотни. Я – одна.
И всем понятно,
Я – черная луна
На белых пятнах
Соборного костра
В моменты мессы.
И более сестра
Для дыр небесных.
Душа и песня - вспять
Как ночь лилова.
И о любви опять
Уже ни слова.
Под паранджей клеймя,
Забилось веко.
И слишком на меня
Похож калека.
Пусты зрачки в домах,
Бульварный иней.
Париж, январь и Бах.
И я – за ними.
февраль 2001 Париж
*** *** ***
Ранима речь, не выронив из уст
Тех слов запретных странного скольженья,
Я наслаждаюсь, как мой полдень пуст
И ясно видно каждое движенье,
Сокрытое в провалах снов твоих.
Был дождь. И струи были холодны,
Я шла по грязи деревенской ночью.
И были пятна черные видны –
В объеме лунном бились многоточьем –
Тогда… Где лес шумел и песнь волков
Качала небо по единой воле.
Я шла одна. И вне земных оков
Не ощущалось радости и боли.
Простое платье, мокрое как сад,
Струилось с плеч и падало под ноги.
А впереди дымился красный ад
И не было назад уже дороги.
Кричали птицы, пряталось зверьё.
Я шла дорогой Бога и оленя.
Цвела трава. И было не твоё
Лицо у обнимавшего колени.
Чужие птицы пить давали мне
И был их взор, как волчий огнь опасен.
И каждый луч терялся в белизне.
И каждый облик в темноте был красен.
Костёр. И кони, ржущие во ржи
Под рыжей гривой глаз дурной косили.
И не было ни следа, ни межи
На грани шара, на границе были.
Хрустальный шрам под циркулем небес,
Заштопанная почва, как обитель.
Сквозь сотни жизней был всё тот же лес
И слово в сердце краткое – Спасите…
Кому, зачем – в провалах темноты
Нести букет сырых и мертвых лилий.
В ночи печальной – стуком в двери – Ты?
Не открывая двери, в мыслях – Ты ли?
Как молоко, пролитое на пол,
И капли стук о медный таз – уныло.
Как в сердце смерти тоненький укол.
И лес…И кони…где же это было?
февраль 2001 Нормандия
|
