А я люблю вставать из-за стола,
когда ещё не убрана посуда,
но в Комарово основное блюдо
три года, как уже не подают.
Повсюду заколочены дворы,
железом, будто жестяные банки.
Чего боятся? Я же спозаранку
напялю джинсы с рваной раной
и уйду.
Перевалюсь через стальной плетень
и вниз
к заливу,
но по дороге обнесу свисающую сливу,
не искушала чтобы — откушу.
Услышу шаг — очкарик по воде,
всплесну ладонями: «О боже,
как нынче странен стал прохожий».
И буду о джинсу́ тереть плоды
неспелой сливы. Искривились лица?
А он, причмокивая станет есть, светиться,
да из ладони вынет гвоздь —
чтоб нацарапать номер на граните:
«Звоните...
Нет.
Звони, раз некому,
зови меня.»
И лампочку на память вложит в руку,
смущаясь,
что скрутил из фонаря,
с зарёю, на Курортном переулке.
Под мышку сунет старенькие шлёпки,
чтоб по воде не шаркать, как уёбку,
не растревожить за забором пустоту.
В кармане лампу я кручу – то вкл, то выкл,
и мне б за ним пойти, но я зассу.
|
