Нюхали ли вы размороженного минтая, как нюхал я?
Пожелтевшего, запускал его в ванну,
от нежности тая, в тёплые воды добавлял пену.
Вонючая тварь не била хвостом,
не пила шампанское, вишен не ела,
всплыла кверху брюхом — как формальдегидный паром
в питерской анатомичке,
где трескал пирог я с дебелой медичкой когда-то,
её сотворив из шестого ребра Гиппократа.
Минтай искал голову, но не найдя объявил:
"Я - мир!". А сам испугался и мерзко заныл: "Я – зож, Я - вкусвилл,
мой жир заморожен методом ху-синь-джоу".
— Накрылся, — подумал, — глобально. Да ну! Простою пиздою,
в мозгах вымерз напрочь так нужный ему миелин.
А он мне всё: "Лин, я хочу быть как ты
(сукин сын подсказал) — звездою".
А я ни фига не звезда тыщу лет, как ни разу не Лин.
И в ванну, на дно аж выронив мыло, добавил:
— Не начинай, безголовый, трындеть здесь сейчас о злой доле,
и не реви мне белугой, никем не реви.
Нет у тебя, совершенно же ясно, юдоли.
Из аргументов: банзай, харакири, и снегири,
жирные, красные, словно фантомные боли,
мнимые боты имплантов на плоской груди.
Мир поднимает лицо (или что у минтая?),
смотрит с тоской — с невозвратной, с другой стороны.
— Ишь, — говорю, отключая немедленно воды, —
прямо красавец, ну что-то навроде Джоли.
Жёлтая жертва криолиполиза, слышь,
голову в руки бери, да и задницу тоже.
Брассом ли, кролем, да хоть по-собачьи, ей богу,
рыбонька, рыбка, дурнушка, минтайка, плыви!
|
