Когда писал про кошку, чёрт, мне показалось, что я пёс. Приснилось, сдуру, что я мёртв, я воспевал тогда погост. Когда зарифмовал кровать, бельё и, в частности, трусы, пришлось до нитки всё снимать и ночь носить одни усы.
Всё, что привидится во сне, рифмую с ерундою всякой, - приснилось, как наедине с самим собой, я стал собакой. Но не приемлю канитель, - пятёрка с(ук) не даст покоя. Кто скажет, что я не кобель, - меж строк под смыслами зарою, Соцреализм уже не тот, - не даст сюр умереть от скуки, - кобель моей рукою рвёт резинку на трусах у суки.
Я воспитаньем, слава Богу, с рожденья не могу блеснуть, поэтому встаю на ногу на ту, с которой ближе суть. Чему-то не учился где-то, не сомневался - быть, не быть, поэтому могу поэта от ЧСП я отличить. Он ЧСПесец - честных правил (и так запишут в некролог) размером членства позабавил, но вот стоянием не смог.
Сижу в болоте на окопе, на первой линии огня, штаны прилипли к голой ..пе и дурно пахнет от меня. Разя свистит строка шрапнелью, летят осколки запятых. Накрылся с головой шинелью и вспоминаю всех святых. Долбают пушки(ны) глаголом и хлещет ямбом пулемёт. Упал на амбразуру голый Опилкин бравый рифмоплёт. Война устала, пели птицы взвод закрепился у леска, но не с кем, не с кем там напиться,- грызёт Опилкина тоска. Отбились, до утра затишье, потомкам при луне загнул солдат хореем восьмистишья, как выиграл один войну.
В объятьях сонного Морфея, узрев прекрасные черты, Иван от страсти вдохновея, от слёз, соплей и наготы, изящным притомившись чувством, забив, что солнышко встаёт, штаны надел радИ искусства, но только задом наперёд. Где Ваня Грозный голым бродит, русалки падают с ветвей. На большее Иван не годен, - писАть не может, хоть убей.
Ты измерий свою черепушку и сравним её ёмкость с моей. Если влезет в неё пять чакушек, на чакушку ты больше еврей.
Будь осторожен с поэтами востока, они коварны, отвернёшься тока, оставишь девушку одну на время, а она, глядишь, уже беременна.
Приснилось, что чеканится медаль за Вашингтон. Обмыть плеснул в стакан и вся вдруг дурь проснулась. Он "привстал и пукнул в столб огня", потом схватил стакан, желудок и US кляня,... разбил - All right, it’s done!
Пусть жрут икру, хоть ложкою от пуза И из ведра лакают коньяки, Моя голодная, но радостная муза Поёт им гимны брюху вопреки. Мои спокойны небо и сердечко И мы в грязи не ползаем червём, Спасибо, Бог, - лежим на мирной печке И у тебя за пазухой живём! А если вдруг ты дашь краюху хлеба И с ним испить позволишь смертный грех, Мы переедем жить к тебе на небо и проживём лет сто, от счастья умерев.
Ольге Дмитри Евой
На бочок хотел бы лечь я. Ох, болят мои предплечья и лежу на животе на кричащей наготе. "Повернись-ка ты налево",- говорит мне Дмитри Ева, но настаивает Ольга, чтоб лежал на пузе только.
|