«Я оторвался от своих корней,
и память детства шепчет как чужая,
а родина моя всё зеленей,
издалека томит, не отпуская.
Как хорошо на людях одному!
Скрипи, трамвай, греми в кольце железном.
Не одобряя эту кутерьму,
пою о мире тихом и безвестном.
Как хочется под липой постоять,
лежать на сене тёплом и душистом,
открыть калитку и увидеть мать, —
совсем седую, в платье неказистом».
Ему бы петь про шелест диких трав,
про буйный ливень, грозовой и тёмный;
о времени, что прячет властный нрав,
и жить тихонько, как отшельник скромный.
Он мог смотреть с бесстрастной высоты
на чуждый мир и на гримасы строя.
Но что, мой друг, о силе знаешь ты
петли тугой советского застоя?
2019
«Я из темной провинции странник …»
В очереди на статус гения впереди Олег Чухонцев
Его собрание сочинений победило в поэтической номинации «Книги года – 2020»
Некоторое время назад по сети гуляла смешная картинка со словами: «Чтоб девиц соблазнять, одеваешься броско? А умные люди цитируют Бродского!» На самом деле там, конечно, не «девицы» и не «соблазнять» – и самому Иосифу Бродскому замена малоприличных слов не понравилась бы. Он как раз любил разбавлять высокие темы лексикой из подворотни. Однако, по существу, демотиватор прав. Умение к месту процитировать не замшелую классику, а модного современного поэта – правило хорошего тона и маркер принадлежности к культурной элите. Одна проблема: Бродский умер четверть века назад и сам давно стал классикой.
Кто пришёл на смену Бродскому
Другая проблема – трудно сказать, кто пришёл ему на смену и есть ли в отечественной словесности живой поэт номер один. Как Пушкин в Золотом веке, Блок – в Серебряном и Бродский – в условно Бронзовом.
Если говорить об общепризнанных фигурах, то их три: Александр Кушнер, Евгений Рейн и Олег Чухонцев. Они ровесники Бродского, им сейчас за восемьдесят, все были знакомы и общались с Анной Ахматовой – т. е. являются носителями определенной литературной преемственности. Однако, пожалуй, только в поэзии Чухонцева продолжает происходить творческая эволюция. Он не перестаёт удивлять, постоянно предлагая всё новые формы и осваивая новые жанры. Недавно в издательском проекте «Рутения» вышел толстый том его стихотворений и поэм под названием «И звук и отзвук. Из разных книг», признанный «книгой года» на Московской международной книжной выставке-ярмарке. В этом собрании сочинений как раз хорошо видно, какое грандиозное разнообразие свойственно этому поэту.
Два мифа современной русской поэзии
Вообще, если говорить о современной русской поэзии, то здесь в общественном мнении доминируют два мифа.
Первый утверждает, что великих поэтов, как и вообще великих литераторов, давно нет. Когда-то были, но выродились. «Где новый Пушкин, где Есенин?» – с горечью вопрошает читатель.
Второй миф в том, что сегодня мы наблюдаем колоссальный поэтический бум: такого количества и качества поэтов, как сейчас, никогда прежде не было. Широкая читающая публика этого не замечает только потому, что она ленива и не любопытна.
Разумеется, оба тезиса – именно мифы, появляющиеся либо от незнания, либо от наивности. Великие поэты, по всей вероятности, сегодня есть. Того же Чухонцева многие называют таковым. Конечно, официальное признание классика происходит спустя десятилетия после его ухода, и в случае с поэзией это признание часто приходит особенно поздно. Так, например, только сегодня читающая аудитория открывает для себя великую поэтессу Анну Бунину, жившую двести лет назад. Да, широкая публика обычно ценит не тех, кто того заслуживает, но, по счастью, всегда есть современники, которые все понимают и осознают будущий статус автора.
Кто назначает гениев
Резонный вопрос: а кто, собственно, решает, кто великий, а кто нет. Это ведь искусство, дело субъективное. В литературоведении этот вопрос проходит по разделу создания творческих репутаций, кодификации классики и формирования литературного канона. Действительно, почему мы считаем великими именно Пушкина и Лермонтова, а не их многочисленных современников, куда более знаменитых в свою эпоху? Ведь на момент гибели обоих гениев они не входили даже в тройку самых популярных авторов.
Обычно говорят: решает время. Но время само по себе не решает ничего. Иерархию в искусстве создают конкретные люди, экспертное сообщество. Критики, искусствоведы, сами авторы, кураторы, коллекционеры, издатели, заказчики – в разные эпохи такими экспертами могли быть разные люди. Приговор достигается путём консенсуса среди профессионалов, складывающегося на протяжении примерно ста лет.
Недавно один историк литературы предложил коллегам у себя в блоге составить топ-10 лучших русских писателей XIX в. Никаких споров не возникло. Такой же топ первой половины XX в. вызвал горячую дискуссию. По второй половине века не смогли договориться вообще. Уверенно судить о современниках тем более не приходится.
Понятно, что вкусы и взгляды у экспертов разные, подчас прямо противоположные, – но именно их компромиссная договорённость с течением времени и определяет статусы и репутации. Начиная с XX в. в этот процесс активно вмешиваются рыночные механизмы, но и в них участие профессиональных выборщиков по-прежнему велико. Проще говоря, все великие авторы потому великие, что их однажды «назначили» таковыми, а не в силу их кажущегося впоследствии «объективного» величия. В искусстве вообще очень мало объективного.
Если говорить о втором, оптимистическом мифе, заявляющем о поэтическом буме начала нынешнего века, то и его следует опровергнуть. Да, сегодня у нас регулярно пишут, публикуют и обсуждают стихи около миллиона человек. Казалось бы, много. Но согласимся: практически каждый из нас в юности что-то такое сочинял. Хотя бы потому, что это необходимый атрибут подростковой влюблённости. Кто-то посылал свои сочинения возлюбленным, кто-то скрывал и стыдился – но пытались писать почти все. Другое дело, что в отсутствие интернета никому не приходило в голову всё это представлять к публикации. Социальные сети, специальные сайты и новые возможности дешёвой полиграфии предоставили любителям такую возможность, создавая иллюзию масштабного творческого процесса.
Конверсионная воронка
В действительности ситуация следующая. Помимо упомянутого миллиона любителей есть несколько тысяч профессионалов, чьи стихи можно считать качественными, т. е. достойными публикации в нескольких толстых журналах, главным из которых традиционно считается «Новый мир», и книжных сериях профильных издательств. В реальности авторов, которые в них постоянно или изредка публикуются, несколько сотен. Из них около двух десятков тех, кого можно назвать «живыми классиками». Даже у самых признанных поэтов книги выходят тиражами от 500 до 1000 экземпляров. Даже они вынуждены порой издаваться за свой счёт – что уж говорить об остальных. Эта ситуация не уникальна. Так же дело обстоит и с поэтами Европы и США, так же было и во времена Пушкина. Счастливым исключением стала эпоха шестидесятников, когда Евгений Евтушенко собирал стадионы и издавался миллионными тиражами. Можно сказать, что по формальным показателям это самый популярный автор в истории мировой поэзии – парадокс, конечно, но это так.
Отдельно существует эстрадная поэзия: тот случай, когда стихи не столько читаются в виде текста, сколько исполняются в виде эмоционального перформанса. Современные видеоблоги весьма способствуют распространению и популярности такого рода поэзии. Художественный уровень здесь обычно невысок, залогом успеха скорее становятся актёрские способности. И если считать полноценной поэзией то, что делается в поп-музыке, роке, рэпе и бардовской песне, то это ещё одна большая и часто денежная ниша – иногда это вполне достойные тексты. И например, Боб Дилан свою Нобелевскую премию по литературе уже получил.
Хотя, честно говоря, лучше бы её присудили Олегу Чухонцеву.
Андрей Новиков-Ланской
Олег Чухонцев: «У меня есть ощущение, что я живу в подарок»
Широкая публика знает имена Вознесенского и Евтушенко. Но вряд ли треть из тех, кому знакомы фамилии наших шестидесятников, назовёт фамилию Чухонцева. Меж тем, он начинал с ними. Более того, его можно назвать последним шестидесятником. Может быть, самым значимым из всех.
Однако его тихий поэтический голос, неприспособленный для эстрадных микрофонов, сумели расслышать только в наше время. Ещё несколько лет назад мне, например, фамилия Чухонцева была в новинку. Впервые об Олеге Чухонцеве довелось услышать от профессора Литературного института Владимира Смирнова. Прозвучало стихотворение «Кые-Кые» про юродивого, толкающего перед собой тележку. Но больше, чем само произведение — поразили слова профессора о том, что «это самое великое стихотворение за последние полвека».
С тех пор прошло не так много времени, но имя Чухонцева постепенно приходит к широкому читателю. Его мистическое стихотворение о встрече с умершими родителями «и дверь впотьмах привычную толкнул» – даже вошло в пробный ЕГЭ этого года.
"Слава богу, он есть, слава богу, он с нами", — сказала о Чухонцеве Алла Демидова. Но по-прежнему поэт закрыт и непубличен. Не даёт интервью. Живёт в маленьком переделкинском домике.
Но корреспонденту «КП» удавалось встретиться с Чухонцевым несколько раз, во время форумов молодых писателей в Липках.
Я непрофессиональный стихотворец
Пришёл ко мне как-то слесарь чинить водопровод. Спросил, кто я по профессии. Я сдуру ответил: «поэт». «И что же ты написал», - спрашивает слесарь? "Евгения Онегина", "Тёркина"? С тех пор я не говорю, что поэт. Я непрофессиональный стихотворец, но не в плане стиха, а в том, что не зарабатываю поэзией. Непрофессионалами были Лермонтов и Фет. Профессионалами был Блок, Некрасов, Пушкин. А если из современных поэтов – то Резник.
Маршак говорил мне: не отдавайте ни одной строчки забесплатно. Но я нарушил его завет. Я осознал, если хочешь сделать что-то качественное, нужно забыть, что с этого можно что-то иметь.
Дневников никогда не вёл
Человек я несерьёзный и в этом моя беда. В школе занимался в спортивной школе, хотел карьеру связать со спортом, но поскольку я был гимнастом и акробатом, у меня вытянулись руки-ноги и силовые элементы я делать не смог. Стихами занялся на спор, где-то в середине девятого класса. Это очень поздно для поэта. Из-за своей несерьёзности, дневники я никогда не вёл. Но зато вёл записные книжки, куда записывал всё то, что меня поразило. Скопился целый чемодан таких книжек. Но за несколько лет, что я живу между Москвой и Переделкино, чемодан пропал. Наверное, его унесли рабочие. Чемодан был хороший, фибровый, с металлическими уголками. Я проездил на нём в электричках всю свою студенческую юность. На нём было удобно ездить в толкучке электричек, где вечно нет места.
Если бы я написал книгу воспоминаний, это были бы воспоминания не обо мне, а о Слуцком
Я не очень верю в литературные мемуары. Мне кажется, это удел писателей третьей руки. Сложно представить себе мемуары Пушкина, Блока, Толстого… Они сказали всё своё в творчестве.
Я спросил как-то у Чуковского: «Что вы сейчас пишете?». Он сказал: «Ничего, только письма». И это тоже важно. Он считал, что всё что можно написать — он написал.
Другое дело— исторические деятели. Я хотел бы, чтобы каждый оставил мемуары. Даже Черномырдин.
А если бы я написал о ком-то мемуар, то это было бы не о себе, а об одном человеке, который мне важен в жизни. Слуцкий.
Старых стихов не помню, не читаю, не люблю
Помню, мы в 1974 году поехали в Тбилиси. Был вечер поэзии, и Симонов читал «Жди меня». Я был шокирован. Прошло тридцать лет после написания этого стихотворения, я не понимал, как можно читать такую дряхлость. Помните строки Ходасевича: «разве мама любила такого, жёлто-серого, полуседого и всезнающего, как змея»? Так вот и со стихами происходит что-то подобное. Робею, стыжусь этих старых стихотворений. Самое важное в поэзии — поймать интонацию. А поскольку давно я перестал делать что-то в силлабо-тонике, видимо, меня сама стихия вытолкнула, и я перестал чувствовать свои старые стихи.
Я определил для себя время как состав людей
Каков состав людей — такое и время. Линейное время я не приемлю, оно бесплодно для художника. В молодости тебя несёт здоровье, молодость, ощущение что жизнь бесконечна. А потом становится страшно. Мне было 28, когда прозвенел первый звонок. Я понял, что жизнь конечна. А потом – подступают сроки. Ты уже думаешь, что не сделал то и это. Сейчас я живу с ощущением, что живу в подарок. Моё время ушло.
Нет, меня не очень печалит, что современная поэзия издаётся маленькими тиражами
Вот что такое слава? Окуджава, например, когда говорили о его славе — всегда обрывал со словами: у меня не слава, а известность. Слава — это то, что будет или не будет потом. Вот что такое тираж — это потребность общества в чём-то, с большой натяжкой имеющее отношение к ценностям, которые я исповедую и люблю. Эти ценности всегда удел в общем небольшого количества людей из современников. Неслучайно Брюсов хотел остаться хотя бы в примечании.
В том времени, где я сейчас живу мне больше всего не нравится холод
Холод, холод и ещё раз холод в отношениях всё больше пробирает до костей. Всё-таки, когда человек не подпевает сильному — это большой показатель. Я не о том, что русская поэзия была умна, но она не подпевала сильному. Сейчас происходит страшное. Мне кажется, что выветривается присущее русской литературе внимание к первозданной основе. Нет больших певцов Акакия Акакиевича. Да, безусловно писать трактаты о крупных деятелях — это достойное занятие. Но почему нет пристального внимания к бытию рядового человека? Да и что такое рядовой человек. Любой человек — это космос...
P.S.
8 марта 2018 г. отмечал восьмидесятилетие Олег Чухонцев. Его называют легендой, последним великим поэтом нашего времени. Меж тем, поэт ведёт очень закрытый образ жизни (пожалуй, более закрытый, чем мастер конспирации Виктор Пелевин). Чухонцев не даёт интервью, а за последние пятьдесят лет его видели на публике от силы восемь-девять раз.
Евгения Коробкова
|
