Писал ненужные стихи
под лёгким флёром вдохновенья.
Из сора, пыли и трухи
он создавал свои творенья.
Как жаль, что люди к ним глухи.
Сей факт достоин сожаленья.
Музейный город – Ленинград.
В нём жил поэт в большой квартире.
Соседей скучных длинный ряд
на кухне – как мишени в тире.
Он их песочил всех подряд:
...кастрюли ...дрязги ...вонь в сортире.
Потом тайга – далёкий край,
работа вечно на пределе,
пустой желудок, крепкий чай,
в палатке спишь, а не в постели.
И тонешь ночью в звёздной чаще,
себя губя в происходящем...
Поэт Глеб Горбовский… Поколение, давшее России Николая Рубцова, Виктора Астафьева, Роберта Рождественского и Владимира Высоцкого. Написанную им в середине двадцатого столетия песню «Фонарики ночные» когда-то во дворах, с гитарой под мышку, пела вся страна, как народную, не подозревая, что у этой песни есть автор, живущий в Ленинграде, стихи которого когда-то станут классикой русской поэзии.
По странному звуковому созвучию с фамилией, его лирика всегда носила "гробовую" направленность. Поэт писал, что живёт "в гробу", оклеенном "Правдой" изнутри, согласно его метафорам, даже вселенная - "бездыханна, словно погост". Иногда он веселился и тогда в его стихотворениях мертвецы начинали плясать под песни Утесова, льющиеся из динамика, установленного на кладбище.
Но весёлого в жизни Горбовского было мало. Отца арестовали в 1937 году, в войну Глеб оказался в оккупации, в городе Порхове, где, по собственному признанию, жил, как зверёныш, жил, чтобы выжить, отираясь у немецких госпиталей. "Как к нам относились немцы? Могли и конфету-бомбошку какую-нибудь протянуть, могли и шалость простить, даже шкоду, а могли и повесить за ничтожную провинность». Часто ему, мальчишке, приходилось наблюдать за повешениями "для устрашения", которые немцы проводили в центре города у универмага номер 13. "Можно было закрыть глаза, отвернуться. Ан, нет, - в детстве любопытство необузданно; и я смотрел, набираясь чего-то такого, от чего не мог освободиться многие и многие годы..."
Когда война закончилась мать и отчим, отчаявшись справиться с одичалым Глебом, сдали его в исправительную колонию, откуда он сбежал к отцу.
Так появилась в его стихах и вечная тема смерти, и "мистическая опустошённость души", за которую полюбили Горбовского читатели и за которую ругал отец, крича, что в его стихах "нет любви".
"Я плохой, - говорил Горбовский о себе. - Бога не могу разглядеть. Основа бытия под ногами зыбка".
В Ленинграде о поэте узнали ещё в начале пятидесятых, хотя в то время он ещё не печатался. Его стихи передавались из рук в руки на переписанных листочках, а песни звучали буквально в каждом ресторане. Например, всем известные строчки «У павильона "Пиво-воды"» стоял советский постовой» или «Я из пивной иду, я никого не жду».
А ещё сборники стихов: популярность и объявление антисоветчиком за выход в 1968 году четвертой книги «Тишина».
И уже другая популярность, - настоящая, народная - когда на «чёрном рынке» за сборник его стихов с тиражом 50 тысяч экземпляров отдавали по ползарплаты. Он дружил с Николаем Рубцовым. Не обошли его стороной и запои - как им не быть?
Но талант..., он был настолько талантлив, что писал ежедневно, в любом состоянии, и кроме стихов, писал прекрасные книги для детей и удивительные повести для взрослых, в Комарово, где ему выделили, как он говорил, «полбудки». "Как умел, так и жил" - есть такие слова Окуджавы о Высоцком, но разве не подходят они для Горбовского.
Их тихой скромности он оставил себе в этой жизни лишь свои стихи. Он даже некоторые повести свои не назвал романами, а мог бы.
Он писал до конца жизни, время от времени печатая небольшие подборки в петербургских журналах. С годами его поэзия не стала хуже, но она стала другой. Неожиданно было читать от автора, написавшего в молодости "Расстреляйте меня, пожалуйста! Это я прошу - поколение" совершенно иные откровения. Что "жить всё так же хочется безумно", что "целой жизни мало, чтоб Россию разлюбить" и что: "В небе тусклом и стоячем, кто там сладкий воздух пьёт? Пригляделся — птичка плачет, а прислушался — поёт!"
Главная награда для поэта – его читатели! Возможность быть услышанным… Русский поэт и прозаик, член Русского ПЕН-центра, академик Академии российской словесности Глеб Яковлевич Горбовский умер 26 февраля 2019 года в Санкт-Петербурге, прожив 87 лет и издав более тридцати пяти книг стихов и прозы.
Глеб Горбовский о себе:
«Что можно рассказать о себе, скажем, на... партийном собрании? Не знаю. И не потому, что никогда на таких собраниях не присутствовал, а потому, что прилюдно говорить о себе, то есть обнажаться - тошно. Обычно расстёгивают одну-две пуговицы. Самых верхних, из-под коих проглядывают «анкетные данные». Не более того. Однако случаются люди побойчей, которые могут приоткрыть и пониже. И вообще так рвануть рубаху, что все заклёпки отпадут.
Думается, писательская порода людей, по своей сути, самая «раздевательская», потому как изначально тяготела к откровенности, а то и - сокровенности. Но как рассказать о себе «простыми словами»? Не мудрствуя лукаво? После стольких лет честолюбивой казуистики? Возможно ли такое? «Автобио напиши кратко и подробно», - потребовали у Василия Тёркина бюрократы на том свете...
Итак, в двух словах - о себе. Я - плохой. А ежели в двух страницах - добавятся лишь некоторые подробности. Не в оправдание, а в подтверждение самобичующего эпитета. И получается, что моё «автобио» держится на двух уродливых, для русского произношения и слуха непотребных словах-понятиях: эксгибиционизм (самообнажение) и мазохизм (самоистязание). Плохой - не потому, что пил, курил, «баб любил», в карты играл, в оккупации и в исправколонии находился (хотя и не без этого), плохой, потому что маловер. Близорук нравственно и духовно. Бога не могу разглядеть. В отчётливом виде. Но - лишь расплывчато. Основа бытия под ногами зыбка. А ведь и по монастырям ездил, и крещён, и отцом родным, до девяносто двух лет прожившим, учен в этом направлении. Ан - шатаюсь. Неустойчив. Квёл.
А теперь - так называемая жизненная канва. Телеграфным стилем.
Родился 4 октября 1931 года в Ленинграде на Васильевском острове. Возле университета. В семье преподавателей словесности. Мать, Галина Ивановна Суханова, родом из Усть-Сысольска, наполовину зырянка, а в остальном - русская. Она дочь Агнии Андреевны Данщиковой, первой коми - детской писательницы. Отец мой, Яков Алексеевич Горбовский, - из государственных крестьян Псковщины. Фамилия идёт от крошечного именьица Горбово. Отец сидел в ежовщину восемь лет (ставил Пушкина выше Маяковского, писал в дневнике «Питер» вместо «Ленинград»). Я же, хоть и родился в Петербурге, то есть горожанин, большую половину жизни провёл за городом, в сельщине, в странствиях, экспедициях. В июне 1941 года уехал в Порхов «на дачу» к тётке Фросе, сестре отца, причём самостоятельно уехал, десяти лет не было, мать только в вагон посадила. (Отец уже был на лесоповале.) И «дачничал» я таким образом все четыре года войны. Отбившись от тётки, скитался в Прибалтике, батрачил. Проходил в третьем классе Порхова Закон Божий.
После войны разыскал мать, которая всю блокаду провела в Ленинграде. В школе не удержался. Поступил в ремеслуху. В ремеслухе не прижился, попал в исправительную колонию в г. Маркс на Волге. Из колонии совершил удачный побег («с концами»). В Питере меня едва не отловили, и я подался в заволжские леса, куда к тому времени был поселён отсидевший своё, но лишённый прав отец. Он учительствовал в сельской школе - двенадцать учеников в четырёх классах. Там-то, у отца, в глуши лесной, сказочной, начал писать стихи. В шестнадцать лет. Затем - снова Питер, школа на Васильевском, которую так и не закончил - шуганули в армию.
Три года в стройбате. Там писал песни. В том числе - «Сижу на нарах, как король на именинах». После армии работал столяром на рояльной фабрике «Красный Октябрь», «осветлял» для бригады политуру за шкафом! Слесарем «Ленгаза» числился, ходил по квартирам, пугал народ. А затем стал ездить в геофизические и прочие экспедиции - на Северном Сахалине два года блуждал, в Якутии возле Верхоянского хребта, на Камчатке у вулканологов...
Трижды был женат. Говорю - плохой. Троих детей имею. Но всегда от них - как бы на отшибе. В 1960 году вышла первая книжечка стихов «Поиски тепла». По ней в 1963 году приняли в Союз писателей. До этой книжечки стихи расходились в списках. Слыл заправским диссидентом от поэзии и, конечно же, выпивохой. Особенно налегал после того, как мою четвёртую книжечку «Тишина» пустили под нож частично, а меня самого обвинили в «идеологическом шпионаже».
Затем, когда в третий раз женился, остепенился и не пил спиртного девятнадцать лет и восемь месяцев. На удивление врагам и на радость близким. С приходом перестройки - опять запил. Вот вроде и все «автобио». Последняя книжечка прозы называется «Исповедь алкоголика». Последняя книжка стихов - «Сижу на нарах».
Мужик в разорванной рубахе –
Без Бога, в бражной маете...
Ни о марксизме, ни о Бахе,
Ни об античной красоте –
Не знал, не знает и.… не хочет!
Он просто вышел на бугор,
Он просто вынес злые очи
На расхлестнувшийся простор...
И вот - стоит. А Волга тонет
В зелёногривых берегах...
(А может, знал бы о Ньютоне,
ходил бы в модных башмаках.)
Два кулака, как два кресала,
И, словно факел, голова...
Ещё Россия не сказала
Свои последние слова!
|
