Н. П.
-1-
За окном летит баклан -
белый и красивый.
Слушать музыку Балкан
нету больше силы.
Нет цыганской седины,
чертовщины – тоже.
Вены тонкие видны
под прозрачной кожей.
А кому-то – бес в ребро,
очи с поволокой,
голубое серебро,
чёрный-чёрный локон,
и пошла такая страсть,
что уже не нужно
лошадей ночами красть
под луной жемчужной.
И без этого вполне
кровь бурлит-клокочет.
Что там знают – на луне –
про земные ночи,
на луне, где я живу
и гляжу в оконце
на земную синеву,
золотое солнце,
на баклана и сирень -
голую, как веник,
в долгий-долгий лунный день –
вечный понедельник –
слыша, как поёт труба,
как страдает скрипка –
чья-то горькая судьба,
сладкая ошибка.
Я не в это дело вшит,
но иглой цыганской
кто-то сердце ворошит –
песенкой балканской.
Таллин, Эстония, Луна.
-2-
Не умею об этом по-сербски,
не сумею об этом по-русски,
но во мне – утомлённое сердце,
перегибы его, перегрузки.
Не найду подходящего вдоха,
и хожу, как цыганская лошадь
по сожжённой траве "очень плохо"
до сгоревшей травы "сварно лоше".
На простынке холодного марта
только снега и горечи пятна,
и ложится гадальная карта -
"Ты уже не вернёшься обратно."
Эту карту бросала цыганка,
говорила, сверкая глазами,
что умру, и умру спозаранку,
проглотив турмалин Алазани
под цыганскую музыку жара,
под славянскую музыку стужи.
Эти музыки – верная пара,
не бывает ни лучше, ни хуже.
Только муза – по крови славянка
и цыганка, касательно пенья,
мне шепнёт, что закончилась пьянка
и к финалу пришло нетерпенье.
Нетерпение жестов и звука,
торопившихся что-то "рецимо",
а судьба как прекрасная мука
как-то "поред" прошла, как-то мимо.
|
