Когда-то, я была – плохоежка. Да, да, от каши отворачивалась, хлеб со стола стяну – и на улицу. Мама мне говорила: «Скоро у тебя шея сломается». Зато, я была «компактная». Только я слова такого тогда не знала, но умещалась легко под кроватью – «в домики» играть, и в перевёрнутой табуретке-карете, и на шкафу, откуда мы с подружкой прыгали на пружинную кровать, пока взрослых не было дома, мы к невесомости готовились. Не просто было решить, кем я хочу стать: космонавтом, балериной, настоящей пери или принцессой. Все роли имели равные шансы – фифти-фифти. Быть или не быть.
Я ещё не знала тогда, что крылья ломаются быстрее шеи, так как, пока они росли – маскировались под лопатки. Галина Романовна говорила мне тогда: «Марина, не сутулься, и голову от тетрадки подними, ослепнешь…» Раньше очень боялась ослепнуть… я же тогда не смогу читать. Если наши страхи воплощаются, то мне просто необходимо запомнить этот мир цветным. Чёрно-белым я его уже видела. Уберите…
Белый – снег за окном моей деревенской избушки. Снег есть, а избушка осталась только в памяти.
Вот я вхожу, оббив снег с валенок веником из чилиги. В доме два дымчатых кота – оба без имени,
так баба Шура решила: «Кошки и всё». Улыбаюсь – один из них, точно, кот.
На столе с четырьмя толстыми ножками, на белой кружевной скатерти – стопка синих тетрадок. Так положено – в один цвет для диктантов; для контрольных работ другая стопочка – зелёная, с таблицей умножения на обороте. В передней немного жарко – чёрная голландка доедает свои вечерние дрова, а мы с моей квартирной хозяйкой вечеряем за разговором. В окне сгущаются ранние синие сумерки. Я опускаю ситцевые задергушки на оконной туго натянутой верёвочке. Баба Шура яркие любит – летние, в мелкий цветочек. Уютно и тихо. Моя невесомая паутинка дремлет на спинке венского стула, новое концертное платье снято с плечиков, туфельки-лодочки ещё томятся в коробке. Радио – единственный, кроме электричества, признак цивилизации: «Я уплываю, и время несёт меня с края на край…»
Возле накрытой бережно швейной машинки коробочка духов «Желаю счастья» с разноцветным букетом нежных роз. Открываю флакон, кот морщится, как и от запаха апельсина, выкатившегося из подарочного кулька. Оранжевый апельсин и дымчатый кот. Неплохо для предновогоднего вечера. Уйди, пушистик! Мне нравится. С зарплаты другие купим – в жёлтой бархатной коробочке, французские. Вот только решим, что важнее – еда или духи. Угу… это же, половина моей учительской зарплаты. Ничего, кот, я же пока, всё ещё, малоежка. Только пельмени баб Шурины люблю. Лепим вместе и укладываем ровными рядками на чёрный жестяной лист и выносим в сени – на мороз.
«Всё, баб Шур, мне пора! Завтра поем, я в клубе сегодня ведущая».
Ёлка до потолка. Зелёная и пахучая. Прямиком из бора к нам пожаловала. Спасибо Сельсовету! Вчера весь вечер украшали с высокой лестницы. Волшебство своими руками. Щёки горят – и от мороза, и от смущения. Полный зал и один человек. Перелистнём этот вечер. Не хочу взгляда этих синих глаз. Теперь совсем не хочу, но помню.
Звёзды ещё были – близко-близко и хрустящий под модными белыми сапожками снег. Лиловая сирень наступившей рано в тот год весны и прощание с юностью.
Сто лет до интернета и сотовой связи. Тысяча до осознания быстротечности жизни.
