I Земли, текущей молоком и медом, Дурманящий и пряный аромат Туманит голову. В порту галдят И вьются чайки, стонут пароходы,
И по горе сбегает торопливо Зеленый город Хайфа. А внизу, Где баржи маневрируют, мазут Подчеркивает линию прилива.
Петляя среди гор то вверх, то прямо, Дорога мчится дальше, в город Цфат. Там вечер. Шорох леса, звон цикад У синагог Йосефа и Рамбама.
И мимо то ли день, то ль век бежит. Далекий свет манит и ворожит.
II Далекий свет манит и ворожит. Он задержался в древних галереях Твоих. Тобой дыша, с тобой старея, Дремотный Цфат, он образ твой хранит.
Обратный путь – на поворот к Рош-Пине, И дальше, где Кинерет в тишине Колеблет воду, отразив в волне Переплетение ветвей на сини
Небесной. И опять на юг сквозь горы Скользит дорога на Иерусалим. Он впереди, пока неразличим, Маячит и притягивает взоры
И гаснет на ветру, и вновь горит, Как белый свет иерусалимских плит.
III Как белый свет иерусалимских плит, Который постигается не сразу, Как отголосок недопетой фразы, Что долго в тихом воздухе дрожит.
Так и иерусалимский белый камень Под солнцем светится то золотым, То розовым свеченьем, словно дым Неясный пробивается сквозь пламень,
Колеблется и пропадает вновь. И, впитывая музыку и слово, Душа уже подвластна и готова Принять в себя нежнейшую любовь.
Так вольный ветер золотой свободы От века привлекал и звал народы.
IV От века привлекал и звал народы Свободы клич, его шальной мотив. Здесь все сошлось. И ты, соединив Несоставимое, все ищешь броду
В реке глубокой. И века подряд, Как тихая вода шлифует камень, Так ждешь, что уживутся лед и пламень, Так ищешь в терниях пути и лад
Средь какофонии. Пока забрезжит У нас, пока каноны сметены Чудовищными буднями войны, Пока ты слышишь лязг ее и скрежет,
Пока идет немыслимый дележ, Не молоком и медом ты течешь.
V Не молоком и медом ты течешь, Земля моя. Ты истекаешь кровью И долгими слезами. К изголовью Своих детей ушедших припадешь
И гладишь опустевшею рукой Подушки их. И медлишь до исхода Бессонной ночи. Неземной покой И тишина ночного небосвода
Сменяются зарей. Не разделяй Ушедших и оставшихся. Две ноты. Два мира. И военная работа. И ты, обетованная земля,
Горячая и горькая. Доколе? На спящих детях - гимнастерки в соли.
VI На спящих детях гимнастерки в соли. Защитой – каска и бронежилет. И снятого кольца белеет след На девичьей руке. Какая доля
Им выпала! Не ляжет на ладонь И не постелет под ноги дорогу Им новый век. Прошу тебя, не тронь, Не тронь их снов. Дай отдохнуть немного.
Им отдышаться от трудов вчерашних До завтрашних одна лишь ночь. И ты Побереги своих птенцов бесстрашных. Пусть спят пока. Пусть их хранят цветы
И травы. Что им снится? Свет, и воля, - И горьковатый дым над тихим полем.
VII И горьковатый дым над тихим полем, Переходящий в утренний туман, Все стелется. Целителен обман Недолгих снов. Но неизбежность воли,
Опережающей на роковой Миг, на мгновенье чей-то бег летучий, Уже сегодня режущим, как случай, Зигзагом здесь черту прочертит. Стой!
Стой… Вот они, медлительные ноты Рассветного адажио. И мед Пчела трудолюбивая несет, Спеша наполнить золотые соты.
И птицы начинают свой галдеж. Рассвет – и трав предутренняя дрожь.
VIII Рассвет – и трав предутренняя дрожь. И тихое гуденье насекомых В трепещущей траве. Как все знакомо И буднично. И думать невтерпеж,
Что занимающийся день расписан Железными чернилами войны. Что в пьесе роли распределены, И незачем стоять и ждать в кулисах.
Все сказано. Все задано. Кому-то Встречать закат. Кому-то в землю лечь. Кому – под пулю, а кому – на меч Врага наткнуться. И текут минуты.
Текут они под синим небосводом, Земля моя, не молоком и медом.
IX Земля моя, не молоком и медом Текут твои мгновенья. Долог труд Войны и тяжек груз ее минут, Бездумно изнуряющий народы,
Уставшие от битв. Мой горький край! Еще под этим солнцем не созрели Плоды твоих мечтаний, и до цели Еще далеко. Тучи птичьих стай
Над полем вьются и с тоскою птичьей, Неведомой дотоле, голосят И вскрикивают как-то невпопад, Зовут оттуда, будто душу кличут
Тебя увидеть с этой высоты. Но жаркой кровью истекаешь ты.
X Но жаркой кровью истекаешь ты, Мой край. Мое прибежище. Так странны И так привычны красные цветы На красноватой почве. Несказанной
Красы и прелести земля! Печальной И древней памятью мы преданы тебе. «Рожденные в краю глухом» и дальнем, Где тьма была числом. Наш вечный бег
Окончен здесь, где всполохом заката Покорена упругая волна. Где смотрит в небеса моя страна, Где варварскими взрывами не смяты,
Но лишь затемнены ее мечты И некогда прекрасные черты.
XI И некогда прекрасные черты, Черты сведенного страданьем лика, Все ж величавы. Ни слезы, ни крика. Молчание – величье простоты.
Молчание. И вечная работа Войны. И сборы выросших детей Под тяжкое молчанье матерей. Движенье молчаливое пехоты -
И грохот артиллерии. И дальний Осенний гром. Все замкнуто в одно Стремленье. Смешано и сплетено: Снарядов грохот. Гром первоначальный.
Что боль мгновенья? Варварам в угоду Искажены страданьем дни и годы.
XII Искажены страданьем дни и годы. Нет срока испытаньям. Нет конца Оскалу варвара. Две тени, два лица. Два разных мира: мир твоей природы -
И чуждый мир войны. Там солнца нет. Там море пахнет нефтью и пожаром. Там воля лишь сраженьям и ударам. И там не от закатов меркнет свет.
Не от рассветов новый свет родится. Не от раскатов грома слышен гул И грохот. Жерла орудийных дул Готовы к бою. Тень лежит на лицах.
Мелькают месяцы, уносят годы. Как тяжела твоя цена, свобода!
XIII Как тяжела твоя цена, свобода! Она теперь ложится на весы Раздумьями прибрежной полосы И горизонта, тонущего в водах.
Иерусалимским розоватым камнем, Светящимся под солнечным лучом, Бершевским зноем, негевским песком, Кейсарских стен воспоминаньем давним.
Преданиями гордой Массады, Кинерета извечною заботой Вобрать в себя дожди. Твоей страды И ежедневных будней жарким потом.
И рукотворною красой природы Земли, текущей молоком и медом.
XIV Земли, текущей молоком и медом, Мечта под цвет иeрусалимских стен. Немыслимая гордость и свобода Поющих мускулов и синих вен.
Работа то под жарким небом лета, То в мокрых пашнях. Сеятель и жнец, Каменотес и скульптор… Стук сердец Работе в лад. Хамсины, бури, ветры -
Все смешано, как в вихре старых дней: Кислева, двадцать пятого. День храма, Спасенного от блуда и от срама. И счет идет от праздника огней.
От праздника спасенья и свободы Земли, текущей молоком и медом.
XV Земли, текущей молоком и медом, Далекий свет манит и ворожит, Как белый свет иeрусалимских плит От века привлекал и звал народы.
Не молоком и медом ты течешь… На спящих детях – гимнастерки в соли, И горьковатый дым над тихим полем: Рассвет – и трав предутренняя дрожь.
Земля моя, не молоком и медом, Но жаркой кровью истекаешь ты. И некогда прекрасные черты Искажены страданьем дни и годы.
Как тяжела твоя цена, свобода Земли, текущей молоком и медом!
|