«Вежливый доктор в старинном пенсне и с бородкой, Вежливый доктор с улыбкой застенчиво- кроткой…» Ю. Левитанский.
Так искренен, правдив и деликатен,
Так сдержан, остроумен, молчалив.
На всём он зрит следы нечистых пятен,
Легко фальшивый чувствует мотив.
Сказался опыт: пел в церковном хоре.
А рядом с белоснежным полотном
Всегда ясней, трагичней было горе,
Которое таил отцовский дом.
Звучит в душе пронзительная нота,
Как совпадает в точность – Бог весть,
С тем, чем гнетет унылая забота
Жильцов палаты страшной номер «шесть».
Зачем слова, когда нутро объято
Аккордом мощным, словно гул волны?
Вот и выводит автор скуповато
Два- три штриха, а дальше мы вольны
Додумать сами, и посмей некстати
Ему сказать о слёзке малыша,
Мол, жаль, лишился матери и тяти…
Посмотрит хитро, снимет неспеша
Своё пенсне, заметив мимоходом:
«Селёдка нынче, знаете, почём?
Всё дорожает прямо с каждым годом…».
И ты сражён насмешливым врачом.
Не оценил он, дескать, тонкость чувства,
Столь чёрств и груб, и даже не понять:
Такой медведь – и в гениях искусства…
Ты пожалел, минуток через пять
Забыл дитя и двинулся беспечно,
А Чехов сердцем будет полыхать,
Страдать душой об этом горе вечно.
Но легковесность ощутив твою,
Плеснул слегка иронии струю…
В его глазах мир – будто в некой тине.
Вишнёвые срубаются сады,
Небес алмазных нету и в помине,
Герои все несчастны и худы,
Восторженны, посредственны, убоги,
Бредут за ним, не ведая пути,
По жизненной ухабистой дороге,
В конце надеясь что- то там найти.
Осколочки погибшей Атлантиды?
Он сам не знал, впадая в долгий сплин,
И спрашивал у солнечной Тавриды,
Пытал об этом мрачный Сахалин.
В кибитке несся ветрено чрез степи,
Всё думал: есть ли выход или нет?
Чтоб Ванька Жуков вырвался из цепи,
И на письмо ему пришёл ответ.
Не ведая, что хладные темницы
В пасхальной вести видятся дворцом,
Страдало сердце, билось пленной птицей
О прутья рёбер, сжатое кольцом.
Родные говорили: «Очень вял ты
И сильно бледен, береги себя…»
Бродил писатель улочками Ялты,
О нерешённом тягостно скорбя.
Иль вел приём средь земского народа,
Внимателен, опрятен, вежлив, тих.
И сколько б не собралось их у входа,
Не оставлял без помощи больных.
У злой чахотки властно вырывая,
Себя отдав в смертельный ей залог,
Он, верно, там, у жизненного края
Всё ж ясно понял, как нас любит Бог.
И в тесных коридорчиках больниц
Увидел отсвет Троицких зарниц.
|
