Кожа, сбросившая июльский загар, ищет грубой ласки в плену трикотажа.
Зимнее солнце, облокотившись о липы, стряхивает с себя новогоднюю пыль.
Настольная лампа вслушивается в шорох изжитых слов на мятой бумажке,
где осколком нежности лучик света скользнул и чернильной кляксой застыл.
Подтаявший городской снег похож на старый пергамент из овечьей шкуры.
Геометрия улиц упирается в тишину долгостроев, как в бёдра карнакских колонн.
Когда находишь только себя, в пустой комнате, судорожно рисующим
каплю воды на лепестке лотоса – это, быть может, он –
крик души, прикоснувшейся к стеклу обещанием – больше ни звука,
набирающей в поисковой строке горизонта – ночь, холод, луна;
это, может быть, ветер губ, шепчущих что-то про дом, словно про дым разлуки;
или просто сон, сон наяву в ожидании сна.
|
