К. Л.
Это было со мной в прошлом веке. Давно-о. Далеко-о.
В семь утра разнеслось на весь двор «молоко-о, молоко-о!!»,
и бабулин басок в тишине ухал: «Вова, вставай».
Это было давно… Это был мой утраченный рай.
Как гнездо, в нише спаленка. В пу’хово-ватном раю,
просыпаясь, бабуленьке ножку свою подаю,
чтоб надела внучонку постиранный тёплый чулок.
Я был маменькин бабушки милой и славной сынок.
Умывались на кухне, там был наш единственный кран:
дом в войну возвели, туалет был, но не было ванн.
Умываться пошёл, в кухне Люся-соседка уже –
в голубых трикотажных до самых колен неглиже,
в детском лифчике пёстром и с пуговками на спине –
порошком драит зубки, моргает глазёнками мне,
на год старше она, выше ростом, бела и крупна,
в наших играх «во взрослых» – то «мамочка» мне, то «жена».
Умываюсь водицей, согретой бабулей моей,
пью чаёк с пирогом, на пару’ стал он мягче, вкусней.
Наряжаюсь в костюмчик немецкий – ах, как мне идёт! –
а «жена» уж оделась и «мужа» любимого ждёт.
Листопад за окном кроет землю цветастым ковром.
Нужно в школу идти: Люська – в третьем, а я – во втором.
«Пионерская зорька» взрывает фанфарой эфир!..
Тридцать лет ещё будет Союз озадачивать мир.
Только год продолжался так утренний наш ритуал,
переехала Люсечка, больше её не встречал.
Уйма лет миновала, не знаю о ней ничего.
Вспоминала ли мужа в чулочках она своего?
09.10.13.
|
