Я помню, двадцать пятого,
в марте, погуляли,
ночным застольем чуть утомлены
(без праздника и повода
будни похмеляли
при свете недорощенной луны).
Прогулки цель начищена,
лотосом белея:
почтить жену без мужа взаперти,
к семи пришли без четверти,
точно к мавзолею...
могли к жене той вовсе не идти.
Визит, свекровью порченный,
больно неприятен:
та ведьма старая давай кричать!
Плела поклёп-напраслину,
ну а мой приятель
немей немого продолжал молчать.
С надеждой к дому свечечкой
трио заходили:
остался труп еённый на седьмом!
Клянусь! Не мы с приятелем
светлую убили,
а брат супруги виноват кругом!
В тот день непримечательный
просто не везло нам:
«Исинди» в соках-водах вдруг исчез,
по мартовской распутице
мини эшелоном
изображали конный стипль-чез.
«Семёрку» на «Строителях»
целый час прождали:
и каждый думал что-то о своём,
казалось нестерпимо нам,
от таких скрижалей,
неудержимо в голос запоём.
С икотой от курения
влезли в «двадцать третий»,
смешно рифмуя в матерки слова,
На «Шлюзе» безучастных нас
бодрый кореш встретил
и "селяви", сказал он, "такова".
Устало заскользили вниз
к тихому подъезду,
вошли в квартиру с сохнущим бельём,
отведали с охотою
тортика помпезно
и в «сто одно» нарезались вдвоём.
Потрепыхавшись вволюшку
в карточном экстазе,
собрался я домой совсем один,
мне, не пожав руки, присел
друг на унитазе,
улыбчиво смолчав, как Насреддин.
|
