Прекрасный тенор - Йозеф Шмидт Был незаслуженно забыт. Остались пыльные архивы И опер старые мотивы.
Аплодисменты, крики:"Браво!", Успех у женщин, шарм и слава, И залы публики полны. Все это было до войны.
Афиши, шумные гастроли. Но, по иронии злой доли, Любимца зрительских сердец Ждал мученический венец.
Отвергнутый своей страной, Без денег, тяжелобольной, Он умер в тридцать восемь лет, Не пережив страданий, бед.
Германия о нем забыла, Швейцария похоронила. Привычный жизненный изгиб. Все, как всегда. Талант погиб.
Года промчались, пролетели. Но, след не замели метели. Вернули имя. Йозеф Шмидт Поет и голос вновь звучит.
Восторги и рукоплесканья. Любовь, поклоннники, признанье. Он к людям снова возвращен И от небытия спасен...
Йозефу Шмидту. Альфреда Бриклин (Израиль)
Украсился доской мемориальной На Нюрнбергской в Берлине старый дом. Мол, Йозеф Шмидт, певец феноменальный, В тридцатые жил беспечально в нем...
Взошел звездой в эпоху микрофона. Он знал, сверчок, свой радиошесток... Внимал Берлин коленопреклоненно - Герой-любовник ростом был с вершок,
Метр с кепкой, что для радио – не важно. А голос был прекрасен и велик. И Йозеф вдохновенно и куражно Поет, от масс народных пряча лик...
Взгляни на фотографию маэстро – И узнаванье тотчас бросит в дрожь: С прожившим и творившим так непресно Феноменальным Францем Кафкой схож,
С годами горько прошлое размыто В двадцать четвертом завершивший путь, Франц Кафка предсказал терзанья Шмидта В «Процессе»... К. И Шмидт – собратья суть.
С одним и тем же именем герои, Как отраженье в зеркале – судьба... Франц Кафка – третий... Воплотили трое В судьбе эпоху, горести терпя...
«Процесс» при жизни Кафки не был издан... Но можно нынче К. И Ш. сравнить: Певца, взнесенного твореньеч чистым, С героем книги повязала нить...
...В Нью-Йорке на Бей-парквей – скверик скромный.... Осилив неприятнейший бронхит, Я моционю по аллейке темной, На лавочку присел... На ней сидит
Наружности кавказской человечек... Покашливает... -- Видимо, и вас Нью-Йорк весной простудою калечит... -- Кивает... -- Оклемался лишь сейчас...
Хотите эффективное леченье? -- Конечно... – И досужий разговор Связался – о работе, увлеченье -- И вдруг внезапно в Черновцы завел...
-- Бакинский я... Певец-любитель... Тенор... Все партии из опер перепел... Но вот – бронхит – сиплю, как пьяный кенар... -- Все партии? - Не верите? Корпел,
Кассеты с ними, диски собирая... Прослушивая, вторя, заучил... В концертах пел... Отрада – выше рая... Бронхит замучил... Сколько ни лечил,
А кашель с хрипотой не отступают... -- Лечите теплым пивом с чесноком... -- Великие певцы не умирают, Их слушаю с восторгом... в горле ком...
Друзья дарили записи Карузо, Дель Монако и Ланца... Что сказать? Недостижимы... Но певали круто И прочие... Могу вам их назвать...
К примеру, вы слыхали имя Шмидта? -- Кто? Йозеф Шмидт? Да он же мой земляк! Он черновчанин! Имя не забыто... И, верю, не забудется в веках...
В местечке с населением хасидским Родился иудейский соловей. Сперва общался с окруженьем писком -- А у хасидов – несть числа – детей...
Едва пацан заштикал по-румынски, Себя он обнаруживает здесь. Где дар себя являет без заминки: Со слухом голос – творческая смесь –
Здесь, в Черновцах, что состязлись с Веной – И верх брала столица не всегда, Но даже малость, что казалась ценной. Хватала здесь, спеша тащить туда...
Ребенком – певчий местной синагоги. Освоив литургический вокал, Молящимся напоминал о Боге. Поздней успехов и земных взалкал.
Уроки брал у чудо-педагога, Консерваторский взяв себе вокал. И – пацана – хватает синагога – Да в канторы – в Храм божий вовлекал.
А в двадцать – в филармонии концертом Впервые Шмидт бельканто всем явил. И с первой тихой ноточки моментом Люд искушенный здешний покорил.
Поклонниками юного таланта Поддержан: -- Поезжай, малыш,в Берлин. -- Дорога самородка-музыканта Трудна, но хорошо, что не один:
Брат мамы Лео Энгель жил в Берлине. Позднее артдиректором певца По родственному стал, служа отныне Племяннику-студенту за отца.
В берлинской академии освоил Студент секреты оперных певцов. Босс «Радио-Берлин» как раз устроил. Род состязания для теноров –
Сверхиспытанье голосам и нервам: На радио лишь первого возьмут. Вы догадались, кто там вышел первым? И вот он – Шмидта радиодебют --
В двадцать девятом Йозеф Шмидт впервые Берлинцев исполненьем поразил, В эфире чувства выразил живые. Он в «Африканке» Мейербера был
Невероятным, фееричным Васко! Дебют в подобной партии сулит Чуть менее способному фиаско. Феноменально Йозеф даровит.
И тридцать шесть последовало новых Радийных партий... Истинно велик Земляк был в ипостасях теноровых. Три года счастья... Разлетались вмиг
Пластинки – Шмидта арии и песни Из разных стран, на разных языках... В продаже только день, потом – хоть тресни – Не купишь – бесполезны «ох» и «ах».
В Европе и Америке прославлен Известен во Вселенной и окрест. Рост подкачал... Тоскует, что поставлен На театральной ипостаси крест.
-- Твои мне двадцать лишних сантиметров -- Приятелю завистливо: -- Отдай! -- -- Твои верха превыше комплиментов, В обмен на рост мой подари, продай... –
«Эх» -- «ах» -- и обменялись междометьем... А вот кино не ставило препон: «Идет по свету песня» -- в тридцать третьем. Дебют в кинотеатре «Аполлон».
О том, кто в главной роли бесподобен, Трубят хвалу газетчики взахлеб. Как жаль, что он театру неудобен. Нельзя на сцену, насмехались чтоб.
И в том же тридцать третьем потянуло Смертельным по Европе холодком. Германия Адольфа-Вельзевула До власти допустила... В горле ком...
Под тридцать Шмидту – на подъеме славы. Но на него уже бросает тень Режим бесчеловечный и кровавый. Вползает ужас в европейский день.
Певец-феномен, мастер высшей лиги – Еврей! Его готов схомячить бес... А Йозеф К. из кафкианской книги, Тридцатилетний, угодил в «Процесс».
Накапливает мерзкое подспудно Чудовище – унять судьбу не тщись. И К. и Шмидту до поры доступна Привычная безоблачная жизнь.
Переезжает в Австрию. В картинах Романтиков играет и поет. А на двухстах отличных грампластинках Вокальные шедевры издает.
В тридцать четвертом – В Иерусалиме И прочих палестинских городах Аншлаги... -- Шмидт? Конечно, это имя!... -- На пароходах и на поездах
Мотается в гастролях по Европе. Он цикл молитв еврейских годовой На грампластинки напевает, чтобы Звучали над еврейской головой
В местечковой далекой синагоге. Ведь кантора для каждой не найдешь... Великий мастер не забыл о Боге... Америка, и ты его зовешь?
А суть не в том, что просто популярен, А в том, что он воистину велик. Невероятный дар феноменален, Волшебный голос... Но фашистский штык
Бросает черный отсвет на Европу... Две партии и при нацистах спел – Но неугоден Геббельс-агитпропу, Который вскоре отстранить велел
Великого певца от микрофона... Пластинки Шмидта, впрочем, продают И далее в стране вполне свободно... Фашисты, видно, лучше не поют...
В Америке впервые в тридцать пятом Пел Йозеф Шмитд – и принят на ура. Живи он здесь, легко бы стал богатым -- Оплачен щедро, но... -- Домой пора... –
В тридцать седьмом он дважды – в Новом Свете В Карнеги-холле пять концертов в дрожь Бросают меломанов. Звуки эти Феноменальны... -- Боже, как хорош!...
Шмидт в Мексике, на Кубе выступает. Чего бы проще: каждая страна Убежище маэстро предлагает – Фашизма ночь все более черна...
Вот здесь отличье от героя Кафки: Маэстро несомненно мог спастись, Но он не верил, что фашизм удавки На всех сготовил... – Шмидт, очнись, проснись!
-- «Майн кампф» -- мизантропические мифы! -- Нет, приговор неотвратимый твой!... -- Перешагну пороги все и рифы! --, Рискует безоглядно головой...
...В нормальной, правовой стране-державе -- И К. из книги, полагал, живет, Где беззаконно ущемить не вправе Никто свободу, личность и народ.
К неохотно признавался: -- Плохо! – Когда все заходило далеко – И стала смертью угрожать эпоха. Нормальному поверить нелегко,
Что гуманизм заменят изуверством. Угроза надвигалась и для Ш. Фашизм зверел, открыто чванясь зверством. Земляк мой, озаренная душа,
Все уговоры отвергал упрямо: -- Спасибо, вы щедры, но мне – туда, В Европу, там судьба моя, там – мама... – Но гуще тучи и страшней беда...
Она внезапно Австрию постигла. Случился аншлюс – и гражданскх прав Лишают «юд» и в Австрии... Затихла Столица вальса в ужасе... Поправ
Мораль и право, наливался злобой Фашистский фюрер ко всему и всем. Евреям расой жертвенной особой Им предназначено: -- сырыми съем! –
Шмидт в Бельгию успел переместиться... Успех и здесь... Аншлаги, как всегда... Восторженна бельгийская столица... Сбылась мечта: всемирная звезда,
Родившийся в глубинке полусельской, С любой красоткой – Пат и Паташон -- Был Королевской оперой Брюссельской Почтительно в «Богему» приглашен.
Продюсер-дядя сух и лапидарен: -- Все почести положены звезде... -- Он был невероятно популярен, В чем убедился в Нидерландах, где
Концерт устроен на большой поляне. Пришли сто тысяч слушателей... Шок! И в голосе певца бушает пламя. Ни кашель, ни движенье, ни смешок
Не заглушают «Тиритомбу» Шмидта... А радио передает концерт На всю Европу, что слезой омыта... Орет с трибуны фюрер, мерзкий ферт...
Впервые Шмидт Рудольфа спел в «Богеме» На сцене. Был Брюссель ошеломлен. Овации, рецензии... Но к теме Фашизм добавил мучеников стон.
Звереет фюрер – упырь крысолицый, Не человек, а воплощенный бес... В сороковом перешагнул границы И в Бельгию фашист без спроса влез.
Французы месяцок сопротивлялись, Но тоже злому упырю сдались. Лишь юг – Виши французскими остались. Туда евреи скопом подались.
И Нидерланды под тяжелым вражьим, Немилосердным зверским сапогом. Шмидт прежде был упрямым и куражным, Сопротивленья не встречал ни в ком.
Но припекло – и он бежит к вишистам – Чуток там безопасней, чем везде. Юг Франции французским дан фашистам – И неуютно, страшно здесь звезде.
Что с К. из книги Кафки происходит? Затянут в унизительный «Процесс». На следствие еженедельно водит «Процесса» вдохновитель, злобный бес.
Два дня прошли – и Шмидт идет в участок Отметиться. Немецким бесам брат, Режим еврея хочет видеть часто, И здесь ему готовя сущий ад...
Опаздывать нельзя – лишат свободы... К.: -- Опоздал я, пусть, но я же тут?... «Процесс»: -- Считайте, что дошли до коды. Коль отпущу – меня здесь не поймут... –
У Шмидта деньги в забугорном банке, Но их не взять – он мигом обеднел. Щедра судбюа к еврею на подлянки. Но был концерт – и как всегда звенел
Божественный невозвратимый голос. Концерт был в пользу беженцев других. И земляку не позволяла гордость Хотя бы франк взять для себя у них...
Друзья певца пригрели в мрачной Ницце... Концерт был в Авийоне... Тем, уто был Волшебный голос Шмидта будет сниться, Он публику мгновенно покорил...
-- Напрасно К. позволена свобода, В чем очевидный следстви просчет. Его бы под арест, да без исхода. Повытчика едва ли кто поймет... –
Пока в Виши не загребли евреев, Еще дают свободою дышать. Ну гуще страх, бежать. Бежать скореее! Билет на Кубу удалось достать,
Но надо же ошибке приключиться: Билет к спасенью выдан чужаку – Сумел не его счастье изловчиться – Ну, повезло, считайте, чудаку.
А шмиду не везет по-кафкиански... Что делать? Добывать другой билет. Могли бы поспособствовать и янки, Но из Америки поддержки нет...
Всем ясно: вскоре перережут тропы, Что дальше? Смерть. Неотвратимый рок. Бежать. бежать из матушки-Европы! Куда? На Кубу! Виза! За порог
Однако не успел шагнуть из Ниццы. Пирл-Харбор... Океанские пути Закрыты до желанной заграницы. Куда податься? Где себя спасти?
Бежит, как пастор Шлаг, Но пограничной Охраной остановлен. -- Не берет Швейцария евреев... Неприличный «Нейтралов» и циничный разворот
И книксен перед фюрером позорный... Помочь певцу великом маки Согласны – и маршрут тяжелый горный Им пройден... Ну, счастливые деньки?
Но в Цюрихе сердечко закололо... «Нейтралами» тотчас запихнут в ад. Его б в театра, да восхититься соло, А затолкали в лагерь Гиренбад:
-- В Швейцарию пробрался нелегально... -- В спасении великому певцу Отказывают нелюди нахально. Он в лагере. Судьба идет к концу.
Болеет. Заключенные ночами От холода жестокого дрожат. И боль в груди. Разделся пред врачами – С презрением на бедного глядят:
-- Пройдет, простуда... Следующий! – Вскоре Стал вовсе плох. В больнице врач-злодей Лишь умножает пациента горе: -- Вполне жить может в лагере... – Радей, Хоть ты, судьба, о земляке! Прогулка... Манит огнями ресторан «Вальдегг»... Но отчего так сердце бьется гулко И больно... Вдруг остановило бег...
А лагерный безжалостный лепила Развел руками: -- Стало быть, конец! -- А рестораторшу слеза слепила – Жалела... Так ушел земляк-певец...
Ноябрь сорок второго свой экватор На день всего перешагнуть успел. А приглашенье поступить в театр На день лишь запоздало... Жаль, не спел...
Вновь обойдем, вослед ему, пороги: Берлинской академии студент, Великий тенор... Гений... В каталоге – Две сотни Шмидта записей... Момент
Опубликованных воспоминаний, Свидетельство о Шмидте: Рохус Миш, Фашист из свиты Гитлера, терзаний Не ощущает, вспоминая, лишь
О Бухенвальде ничего «не знает», Освенциме, Треблинке... Но зато О фюрере детально сообщает -- (Все помнит недобиток, где и что
Тот говорил) – с дотошностью немецкой: -- Под Винницей – (там «Волчий...» был «окоп» -- «Вольфшанце» -- ставка Гитлера») – дворецкий Однажды патефон заводит, чтоб
Расслабиться мог фюрер на мгновенье... Звучит высокий голос... На лице У фюрера покой и наслажденье... Дослушав пенье, я спросил в конце:
-- Кто пел-то? -- Йозеф Шмидт... -- Так он же юде! -- Зато, -- ответил Гитлер, -- как поет! – Свидетельство неслабое о чуде
Божественного дара... Земляку В тридцатые внимала вся Европа С Америкою вместе... Пареньку Бомонд Парижа упоенно хлопал,
Берлина и Милана... Он страдал: Был ростом мал... Зато огромный голос, Феноменальный, небывалый дар. Тот голос необъятен, точно космос...
Он недопел и недовыступал, Недоиграл в картинах музыкальных, Недогремел над миром бурный шквал Восторженных оваций на финальных
Ферматах... Может быть, в тот самый день, Когда он пеньем оглашал «Вольфшанце», Свет жизни в нем погас и смерти тень Легла на лик... Не оставляет шанса.
Фашизм еврею... Угасал земляк Не где-нибудь – в Швейцарии «нейтральной», За лагерной «колючкою»... А враг Пластинку Шмидта слушает нахально...
Но фюрера циничная «любовь», Едва ль могла спаси звезду от смерти. Не по его ль вине евреев кровь Лилась? Антисемита водят черти.
Шмидт похоронен в Гиренбаде. Град, Не давший жить великому, позорно Его житье здесь превративший в аду, Прогнулся перед нелюдью покорно...
Тем Йозеф К. виновен, что режим, Намерений своих не раскрывавший, Глубинной сутью не приемлем им... Вот так и Йозеф Шмидт, невинно павший. Однажды автор был отождествлен С героем: обозначен «К.» в отеле. «Их просветить? А самя просвещен? Спросить на что сим указать хотели?» --
Пометил Кафка кратко в дневнике. До смерти полтора неполных года. С героем автор был накоротке... Когда фашизм ушел, пришла свобода,
Европа, пережившая войну, В его романы с трепетом вгляделась, Надеясь: впредь не даст пойти ко дну... А Шмидта нет... Ему еще бы пелось –
Покинул мир обидно молодым. Нет Шмидта в большинстве энциклопедий. Но, правда, снят документальный фильм.... Фашизм – источник боли и трагедий...
На взлете, в тридцать восемь, был сражен -- Шесть миллионов съела Гекатомба... «Тиритомба, Тиритомба, Тиритомба, неужели это сон?» -- Звучит по-итальянски «Тиритомба» --
Сверкает голос вспышками зарниц, Забывшись все, кто слышит, застывают... Поет земляк. Восторгу нет границ. Великие певцы не умирают...
Постскриптум: как эпиграф мною взят Альфреды Бриклин стихотворный отклик. Я несомненно тронут был и рад, Что не один лишь я духовный облик
Маэстро отзеркаливал в стихах. Альфреда мне поведала о дяде, Что, как и я родился в Черновцах. Он вдохновенно потрудился ради,
Того, чтоб о великом земляке Услышали в сегодняшней России. Спасибо, Леонид! Рука в руке Давайте противостоять стихии
Беспамятства и нео-бесовства. Он, Флейдерман, собрал материалы... Уже о Шмидте слышали Литва, Израиль... Значит в вечные анналы
Да будет вписан пламенный певец... Да зазвучит везде с компактных дисков. И мученика светлого венец Везде восславят в камне обелисков...
|