Целовал твоё письмо
долго,
как борзого кобеля –
псарня:
ведь любовь к тебе – возврат
долга
за себя и за того
парня.
Я сегодня до зари
встану
(уж на что движенье про-
стое!),
хоть обязан я Казах-
стану, -
за Германию я пью
стоя!
Несмотря на мой талант
броский,
мне сказали: «Наломал
сучьев».
И не то чтоб я уже
Бродский,
но почти что Фет. И с ним –
Тютчев.
Выступал я как-то в Ла
Скала,
исполнял вещичку из
Бога –
что-то с памятью моей
стало
и кольнуло не с того
бока…
Может, зря я в небеса
тычу?..
Как открыла мне одна
полька,
прожил лет я не одну
тыщу.
Мы и не были с тобой
столько!
Хочешь – с пастой проглочу
тюбик;
для кровавых люд сгоню
игрищ?
И пусть Гринвальд не совсем
«Грюндик», -
абсолютен. И почти
Гринвич.
Хочешь – стану женской со-
рочкой;
Хочешь – сделаюсь цветком,
злаком?
Если вдруг не обернусь
строчкой –
вопросительным загнусь
знаком.
…Целовал твоё письмо –
бурно:
опрокинул на себя
столик.
Плакал. Бросил лист с собой
в урну.
Подберёшь? - Я буду ждать.
Толик.
13.01.07 г.
|
