Тридцать первое августа.
Тысяча девятьсот сорок первый год.
Маленький город Елабуга.
Третий месяц война идёт.
Гитлеровские сапожища
топчут родные края.
На собственном теле прыщики
чувствуешь как болят.
А нынче такая рана! –
размером на полстраны.
И тишина Прикамья,
как во время чумы.
Сердечная обеспокоенность,
извечный сердечный разлад,
и собственная неустроенность,
и прочих напастей ад.
«Свои бремена»* стойко
нести не каждому можется.
В Чистополе судомойкой
в столовой нельзя устроиться.
Тренёвы, шагиняны
и прочие литбульдоги
в подлости и в обмане –
утопят, а не помогут.
За годы ни строчки в прессе,
не то, что книгой отдельной.
И вот в результате – депрессия,
боль души беспредельная.
Всё к одному, всё – едино:
сидят муж, и дочь – не за дело!
Сердце уже как льдина,
закоченело и тело.
«Попала в тупик»,** – не выбраться, –
такое вот «мирочувствие».
Лишь петля поможет вырваться
из горького в мире присутствия.
В сенях крюк хотя и ржавый,
но выдержит хлябь телесную.
Ему, что окутанный славою,
что голытьба безвестная.
Не он виноват в палачестве,
но выполнил роль премерзкую.
Ему бы в другом качестве –
качать колыбельку детскую.
Эпоха и власть виноваты
в том, что случилось с Поэтом.
Да и помельче пилаты,
конечно, виновны в этом.
Примечания:
* «Всяк несёт свои бремена – из письма
Ариадны Эфрон к А. И. Цветаевой.
** Из предсмертной записки М. Цветаевой.
|
