Мое любимое времяпрепровождение – заходящее, умирающее солнце. Я всю жизнь учился умирать, но так и не поверил в смерть. Настоящая вера – полное одиночество, для нее, даже одного желания – много. Знаете, пока будет красота, боль и надежда – будет и поэзия. Мое любимое произведение – ночь. Я всю жизнь всматривался в металлическую дымку созвездий, но так и не поверил в неодушевленность материи. Настоящая жизнь, точь-в-точь, списана с воды, струящейся с камня потерь и возвращений к одинокому, усталому свету в окне, воды, хранящей память пущенных ко дну кораблей и поднятого со дна млечного жемчуга. Знаете, ведь море прекрасно и в шторм. Я всю жизнь учился не верить собственным глазам, чтобы видеть больше, дальше, возможно честней и тоньше самой прозрачной лески, обрываясь на полуслове, и падая в сердце волной, разбившейся в стеклянный блеск звезд о скалистый берег черного неба. Знакомые слова не подходили не к одному рожденному в сердце чувству. О, узник заблуждений – кричало вдогонку пособие для живущих, бережно отпечатанное на железных масках друзей. И все-таки, в узком, очень узком кругу безумцев, в переливающемся театре заходящего солнца, на обнаженных апельсиновым ветром крышах, я снова встречал красоту, боль и надежду, там, где ночь опускала крылья на землю сиротливых глаз-светлячков, и ожидание окрашивалось магически-ритуальной мглой, чтобы свет в окне никогда не погас.
|