На лавочке, в парке заснеженном, утром,
Сидел как обычно угрюмый мужчина.
Он не был похож на больших толстосумов,
Скорей на работника мелкого чина.
Метала позёмка снега по брусчатке
Шлифуя его «козырные» ботинки,
Но день не казался унылым и гадким,
Он этого ждал, он это предвидел.
Так в свой выходной между порванных пятниц
Из старой двухкомнатки в вечном бедламе
Он вновь выбирался приютами пьяниц
С порога сказав что-то доброе маме.
Сидела зима на карнизах и крышах,
Измерив сосульками время до Пасхи,
А он ей как будто не верил, не слышал,
Всё ждал возвращенья… как преданный хаски.
И было в нём что-то, о чём не напишут
Не Таймсы, не РИА, не даже поэты,
Занявшему в жизни ту самую нишу
Никто и не слал поздравленья, приветы.
И это сочилось, из пор на одежде,
Во взгляде, дыхании, при разговоре,
Но тоненькой ниточкой ветхой надежды
Была его Вера, с которой был в ссоре.
Зимуя вот так ( он не вспомнил бы сколько ),
Но тяжесть от этого не уменьшалась,
А только гнала его к выходу, к коме,
К моменту, откуда вся жизнь начиналась.
И к вечеру он, возвращаясь тропинкой,
Меж густо насаженных маленьких сосен
Заметил ухмылку под маской бандитской,
Мальчишки соседа из дома напротив.
Он не побежал, не почувствовал страха,
А так между делом спросил: сколько стоит?
Вот деньги, часы и кредитная карта.
Но как оказалось всё это пустое.
В то утро сказав «я люблю тебя» маме
«И к ужину буду ты верно устала»
Подумал: «куплю я букетик, с цветами
Твоими любимыми, в девять фиалок».
Зима наступала ничуть не жалея
Ни детских улыбок, ни вспоротый свитер.
Всё так же гоняла по мёртвой аллее
Пустые баклажки, пакеты, мальчишек.
А в старой двухкомнатке в вечном бедламе
Ждала сына мама, к груди прижимала
Удачное фото с фиалками в раме,
Когда-то живыми, с последнего бала.
|
