Было утро. Начинало припекать. Мы шли босиком, это очень приятно – на дороге невероятно толстый слой пыли, по щиколотку. Ноги утопали в этой тёплой муке. На мне вызывающе яркие по тем временам трусы – жёлтые, с лямкой, отчего мой прикид сильно скособочен. Ненавистные труселя – остатки маминого платья, она – городская, к тому же – директор школы, и могла иногда позволить себе недорогие, но яркие наряды. Вообще-то это шорты, но тогда не то что я, и директор рудника вряд ли слышал это слово.
Брат тащил меня за руку, он увлечён разговором с друзьями, я – балласт. Они почти взрослые, им уже по одиннадцать лет, они матерятся, а некоторые – курят. Болели разбитые коленки, в пыли попадались камушки, но я был счастлив – мы шли на «хвосты»!
На нашем руднике добывались полиметаллы – свинец, вольфрам, молибден, медь и чёрт знает что ещё. Новейшие по тем временам самосвалы – новенькие «ЗИЛ»ы, вывозили на фабрику руду из штолен, где после промывки водой она становилась концентратом, а он уже доставлялся «на большую землю». Естественно, у фабрики были водохранилище и водоём, куда сбрасывалась вся грязная вода – «хвосты». Я часто встречаю в литературе выражения «свинцовые облака», «свинцовое море»… не знаю, насколько эти сравнения корректны, но «хвосты» были свинцовыми буквально – они из него состояли!
За экологию тогда никто особо не заморачивался, да и зачем? В безбрежном океане нехоженой тайги «хвосты» казались безобидным исключением. Правда, детвору оттуда временами гоняли, но как-то лениво, «для порядка», да и сами дети предпочитали купаться не в желтой воде отстойника, хотя и это бывало, так как он был ближе к посёлку, а в первом водоёме, где вода ещё не прошла технологический процесс. Вот сюда-то мы и направлялись. В воскресенье фабрика не работала, правда и самосвалы не ходили, что было большим минусом, иначе можно было бы покривляться в густом облаке пыли, впрыгивая в него сразу за машиной.
Игрушек у нас не было в принципе, старшие носили в карманах спички, клочки газет, перочинные ножики и рогатки. Иногда - увеличительные стёкла от фонариков. У каждого уважающего себя пацана на штанах всегда выделялось два грязных пятна – это проступала на карманах пыль от лежащего в них боезапаса - любовно подобранных по размеру камушков. У меня рогатки ещё не было – я остро ощущал себя неполноценным, и поэтому камней в моих карманах было вдвое больше. Мне было пять, но я мог сплёвывать через зубы, знал пару матов и, главное, у меня был великолепный старший брат, смелый, ловкий, беспредельно сильный и всеми любимый – он никогда, никогда не обращался за помощью к нашей всемогущей маме.
Брата уважали!
Между тем мы шли уже по тропинке между стенами из кедра, красного клёна, бархата и манжурского ореха, перевитых лианами винограда и лимонника. Густой, насыщенный настой таёжных запахов, жужжание шмелей и ос были для нас столь же естественны, сколь естественным кажется бетонный двор современному ребёнку в мегаполисе. Вдруг все остановились и стали раздеваться - я опять проспал что-то важное! Брат мой скинул майку, завязал её нижнюю часть узлом и, сказав мне: «Держи», полез с пацанами в бурелом. У меня в руках оказалась довольно удобная катомка с двумя ручками. Через пару минут мы уже запихивали в неё крупные связки белых, пахучих, скользких грибов. Пацаны погалдели, поругались, распределяя и обсуждая находку, и двинулись дальше…
А дальше среди деревьев замелькала вода. Водоём был немаленький, и, главное, глубокий. Не какое-то зачуханное болотце, а котлован, вырытый экскаватором, в глубину метра три, а местами и более. Купалка! С одной стороны сюда впадал ручей, а с другой был сделан деревянный короб для стока. Воды по нему сливалось мало, слой в два или три сантиметра, а доски его были сплошь покрыты зелёной тиной.
Сбрасывая с себя остатки одежды, вся кампашка наперегонки с гиканьем бросилась в воду. Я опять остался не у дел. Плавать я не умел, а мелкого места здесь не было, берег круто, почти отвесно уходил вниз. Всем, кроме меня, это было как раз на руку. Пацаны поныряли, хвастаясь, кто глубже достанет, поплавали, поиграли в «пятнахи» и вылезли, довольные, на бережок. Я сидел караулил одежду. Это занятие мне придумали скопом, чтоб у меня был хоть какой-нибудь смысл в жизни, и я не «расхлюздился» и не омрачил, таким образом, их весёлое времяпровождение. Я надулся. Я хотел в воду, я не хотел караулить одежду, я не считал это важным занятием, тем более, что кроме нас, вокруг не было ни души. Я даже подозревал, что начни мы предлагать её даром любым желающим, то вряд ли бы мы нашли таковых!
Брат посмотрел на меня и изрёк: «Ладно, сейчас на плоту покатаемся». Сердце моё ёкнуло, плот был коронным номером всей программы и мне, вернее брату, было строжайше запрещено пускать меня на это, и любые другие подобные плавсредства. Не знаю, может быть на моём лице было написано что-то особенное, что заставило его принять это роковое решение, может быть у него были какие-то свои соображения, но он действительно пошёл на противоположный берег, где под раскидистыми деревьями, под ветвями, касающимися воды, был спрятан наш плот, сделанный из нескольких слоев досок, узкий и длинный.
Когда плот ткнулся в берег у наших ног, я, суетясь и ликуя, задом сполз с обрывчика и устроился на его корме на корточках, плот целиком осел в воду и сесть было просто не на что. Брат виртуозно удерживал наш «корвет» в контакте с берегом, что было не просто – ни один шест не доставал до дна, поэтому он орудовал «длиннючей» доской, отдалённо напоминающей весло. Путешествие началось и проходило великолепно! Брат грёб, я помогал ему, подгребая руками, опустив их в теплую, ласковую воду, довольно прозрачную и стреляющую солнечными зайчиками. Иногда в воде попадались сгустки тины, иногда мне казалось, что я увидел рыбёшку, хлюпала вода между досок, на берегу галдели пацаны – пришла ещё одна ватага. Мы уже подходили к берегу, началась швартовка, брат выбрал место поудобней и направил туда нос плота. И надо же такому случиться, что мне хватило этого небольшого толчка и я оказался в воде. Может быть меня что-то отвлекло, может я менял позу и был в этот момент в неостойчивом положении, не знаю. Бултыхнувшись через голову, я сразу потерял ориентировку и почти не сопротивлялся. Медленно опускаясь лицом кверху, я ясно видел силует плота, видел переливающуюся поверхность воды, видел ныряющих за мной пацанов. Точно помню, как коснулся спиной дна. Страху, боли не было, было удивление. Вдруг близко увидел лицо брата с открытыми глазами. Проплыло мимо и пропало.
Вытащил Витька меня со второй попытки. Я уже не дышал, признаков жизни не подавал. Что они со мной делали, сколько это продолжалось, я не помню. Очнулся я в коробе для слива. Видно меня долго в нём ворочали, потому что я был весь в тине, а доски короба – нет. Вот сейчас были и страх, и боль. Почему-то было очень холодно.
Вокруг стояли перепуганные пацаны. Ещё бы. Кроме всего прочего, проишествие грозило ещё и полным запретом на купание. Других купалок в посёлке не было. А в этой они чуть не утопили сына директора школы. Хуже не придумаешь! Все были очень озабочены сокрытием следов преступления. Меня, зелёного от холода и тины, раздели, и начали отстирывать. Но не тут то было! Мои весёленькие жёлтые штаны стали грязно-зелёными и никак не хотели принимать первоначальный вид. Мне было плохо. Меня рвало. Я не мог смотреть на воду.
Возвращались мы скучно. Грибов не собирали, песен не пели. Дома нас ждала серьёзная взбучка. И мы её получили. Но только за штаны. Остальное было скрыто, а мама узнала подробности только через много лет, когда мы были уже взрослыми.
Я же сделал для себя ужасное открытие: я – не вечен. Мало того – все люди смертны!
Это было невероятно, ну просто невозможно, но тем не менее оказалось правдой.
Я осознал ход времени.
|
