За промёрзшим стеклом – необъятная дикая даль. Раскатилась блином – тем, что масляным комом – по вёрстам, По времён норовистым ухабам, за здравие тостом, Удивительно траурно эхом звучащим всегда…
Неизменен страны антураж, сколь ни вьюжься Земля: Своеволье тиранов, из рабства и в рабство потоки, И затравленных гениев кровоточащие строки… И нет смысла пенять. Колыбель. Вот такая. Своя.
И случалось порой (слышишь, дед, я к тебе правлю путь), Что нашествий безумных плакатной агиткой не смерить И папахами не закидать бесноватого зверя… Только в землю врасти. Всем народом – не смять, не согнуть.
Пусть зовут муравьиным инстинктом тот жертвенный ход, Пусть властители «пушечным мясом» играют бесстыдно, Нам то что? (правда, дед?!) Надо Дело нам делать! Обидно Только быть позабытым своими… А впрочем… сойдёт.
Не за славу же меряем жизнями путь на закат, Кёнигсберга агонию рваною чуя аортой! Лагеря нарывают и слева и справа от фронта Концентрацией боли… И путь в этот ад так покат…
Не рванёшься вперёд – почернеют родных голоса. А атака раскрутит легко маховик лотереи: Кто куда – в землю, в небо, в полон… Счёт потерян, И отписка стандартна: исчез неизвестно куда.
Жди, родная, врагу не навесить покорства хомут. Дед прорвётся к своим, пусть не с первой попытки, но выжмет Этот путь… до беды. Снег кружит облетающей вишней… Снег сибирский – юдоль ледяная – одежды ему…
Слышишь, дед! Слышишь, парень! Сынок (я ведь старше тебя)… Дотянуть до тебя бы горячие сильные руки И отнять у безликости смерти! Но горя порукой Фотография, водка, сухарь восходящего дня.
2010 г.
|