Вот и всё. Так сказать, этот мир стал плотней. Пустоты в нём надёжно сжат зверь. Впрочем, тоже мне чудеса! – даже топь превращается в твердь, если много ступать по ней. А я четверть века сам. Моей воле б не жизнь, а две, или смену, вообще, планет, или выколоть мне глаза и снять лезвием кожу мне, чтобы свет тупой умер в острой тьме.
Молдова, край голубой, бесконечно глубок твой зад, пока томный твой длится сон. Всё же жив во мне жизни бой, но всего лишь взметает он сор городов и несёт в леса. Государство с душой рябой – вот где должен стоять Афон. Государство, как девица, изнасилованная гурьбой перевоздерживавшихся, – вот где, яростный, лучше вешайся.
Только старость – одних, только лень – большинство охраняет от бунта души (чей надрывный и жалостный крик так мешает с собой дружить), изводя её пыл на раствор болтовни, фильмов, быта и книг. Даровые дерьмо и пшик вредоносней, чем воровство, но город нам внутрь проник, превратив свою вонь в тот запах, который мы любим как свой.
Легко за напев валторн принять грохоты часа пик, заплетённые в облаках, если к этому ты готов. Значит, смерть возникает в мозгах, а не, как считают, для них: дисбаланс, неуют, моветон, явь в несвязанных грязных кусках польнут к нам за днями дни – и их круг мы возьмём за дом, свяжет хаос в цемент и гранит наш глаз, ибо память их штамп хранит.
Нет смеси лент – есть бант. В марш реальности оной стон перелицовывает наш ум, не в страдание, а в стандарт существованье ведёт игру. Дорога ль, война ли – стол трижды в день их прервёт на антракт, успокоится сытый круп – и отхлынет от мозга вздор, побуждавший метать и рвать, да распнёт простыней простор твою плоть, растворяя душевный спор.
То ли секс, то ли спорт выпьет последний грамм заряда. Ты в то ли кровать, то ли в нору, как крот, врос, не в силах себя оторвать. То ли сон, то ли вновь игра пургой из отсветов расцветёт, пока, то ли сестру, то ли блядь обвив, ты гостишь до утра у альтернативного дня, постыдную лёгкость свою кляня.
Рок встряхнёт тигелёк, где слепые душой мастера продолжают коацерват из в том числе них же, что невдомёк им, структурить и клеровать, – и станут камни столпов град, и вновь материал у ног – всё, чем небо брались вскрывать. Я не рад, что я этому рад. Рад, что мне быть на пути ином впереди ошалелых стад, с жизнью, полной всем, чем она пуста.
В общем-то, тени – все, и каждый – лишь кадр кино, бесправная часть. И грусть по этому поводу – тот корсет, что не даст растворить свой груз друзьями, браком, трудом, страной. Но час придёт – и посев восстанет против земли. Так пусть я жру, и ебусь, и играюсь сном что в поэзии, что во сне. Верх там, где избыток основ, так беги, мой путь, чистоты лесной!
|