Финал

ПРЕДИСЛОВИЕ
«…Так же как, взглянув в пропасть, ты пленён ей и неспособен шагнуть назад, так, узнавая будущее, ты теряешь возможность его редактировать. Но вот именно этот включающийся запрет на произвольность как раз и привлекает людей, ибо выбор всегда сопряжён с отказом, зачастую необратимым и выгода в котором неочевидна, поэтому возможность выбора тяготит хуже любого обязательства, заставляет терзаться сомнениями, напрягать интеллект и тысячекратно взвешивать. А знание лишает выбора, – как бы прокладывая рельсы через всю жизнь, сводящуюся в результате к бессознательным и физиологическим процессам. Такая перманентная расслабленность, конечно, комфортней нескончаемого поиска. Путь наименьшего сопротивления, безусловно, является главным трендом природы в том виде, в котором она познаваема человеком и, конечно же, главным трендом развития самого человека как биовида. Прогресс мудрости, производный от успехов науки, приведёт род homo sapiens к фантастическому перерождению. Свершение этого имеет не только скорость, но и ускорение – за счёт консолидации опытов разных культур. Образ человека, родящегося через сто лет, не был предсказан ещё ни одним шедевром готического сюрреализма. Сверхчеловек или сверх-нелюдь, завтрашний «царь природы» за счёт как технологической, так и духовной развитости будет настолько обеззадачен и лишён энтузиазма, что начнёт разлагаться психически и, параллельно, бороться против своего тела, интуитивно и до поры неуверенно воспринимая его как помеху. Эта бессознательная, тёмная война уже ведётся и ещё некоторое время будет вестись посредством искусства, имеющего свойство расслаблять, ибо увлекательность творчеств и игр способна прятать от сознания проблемы тела. Однако всё ускоряющийся по мере пресыщения рост требований и к количеству, и к качеству продукции арт-индустрии станет причиной широчайшего освоения как объективно обделёнными ею, так и неудовлетворёнными её уровнем более эффективного варианта релаксации – ввода в организм неестественных его внутренней среде веществ, в частности, наркотиков. Но и этот способ не является оптимальным, т.к. он предполагает паразитирование наркомана на других членах общества, чему общество будет, естественно, препятствовать. Ситуация не изменится и тогда, когда роль бдительных «членов общества» перейдёт к суперкомпьютерам, через глобальную сеть управляющим заводами, производящими суперкомпьютеры, – подобно тому как люди рожают людей. Действия существ, живых или неживых, подчинены логике самосохранения и репродукции, реализуемых коллективно, и существование наркомана, асоциального и жизнеотрицающего, с такой точки зрения нелогично, поэтому его будут яростно возвращать к общечеловеческим (т.е. призывающим вкалывать) ценностям. Надо заметить, что люди – и самим себе, и впоследствии конгрегациям индустрий и сетей – всегда будут нужны только в качестве нестомчивых рабов, а не созерцающих сибаритов. Собственно, наступящее засилье машин как раз и будет плодом стремлений одних людей поработить других при помощи неодушевлённых наёмников. В итоге наёмники поработят всех. И затем, как только белковый раб начнёт, по мнению кибертехнологов, «морально устаревать», ему позволят прийти к последнему и абсолютному методу расправы над телом. Я имею в виду суицид. Человек не убьёт себя по ядерной случайности или по причине масштабной войны, так как удачность этого покушения одних на всех мизерновероятна, а первая же сорвавшаяся попытка скопом покинуть сей свет отбросит человека от одной только мысли о ней столь далеко, что он вряд ли уже получит когда-то шанс её повторить (так человечество пока худо-бедно, но зареклось от мировых войн, атомного и биологического оружия). Но человек убьётся врозь, восстав каждый сам на себя. Таков финал нашей эволюции, теперь мы о нём знаем – и поэтому он будет таков. Как это будет происходить? Обустраивая свой ареал, человек ближайшего будущего начнёт не поспевать за расширением ассортимента своих же потребностей и вместо него самого удовлетворять их ему будут всё более и более изощрённые автоматизированные системы. В первую очередь, это касается потребностей духа. Земле предстоит стать для нас гигантской психиатрической клиникой с совершеннейшей электроникой в роли врачей, – с той, однако, разницей, что живой психиатр призван вернуть пациента к реальности, тогда как в киберсистемы изначально будет заложена цель увести его от неё. Увести, поскольку мир как он есть, т.е. как он дан нам посредством исключительно чувственного познания, уже не удовлетворит новых субтильных нужд человека. Этот образ глобальной больницы вытекает из определения понятия «психической патологии», которой сегодня принято называть какую-либо ярко выраженную девиацию душевной жизни. Стало быть, когда психическая норма растворится, то каждый относи¬тельно каждого будет вправе считаться извращенцем и психопатом, в сегодняшнем значении этих слов. «Другой» всё в большей степени будет означать «чужой». Толерантность – явление искусственное, так что и в будущем каждый из нас продолжит борьбу за устранение от себя чужих. Стеной, за которую даже уже сегодня отбрасываются чужие, является материальная составляющая нашей цивилизации, высшим выражением которой станут «умные машины». Но интеллектуальные способности машин, призванных в сфере духа служить нам врачами, нянями и защитниками от ближних, должны будут превосходить наши. Иначе машины просто не справятся со своей ролью. Как только резерв патриархальных закутков вроде русской глубинки или центральноафриканских республик будет исчерпан и духовное разложение тронет буквально каждого из землян, мир начнёт с поразительной быстротой покрываться форпостами искусственного интеллекта, которые достаточно скоро сольются в единое сплошное поле – ареал новой жизни, но уже не на белковой основе, а на основе тяжёлых молекул, что обеспечивает лучшую сохранность информации, чем нервная система людей, образованная протеиновыми структурами…»

А.Версилов «История природы»
(из отвергнутых черновиков)


1.

Отчизны-тюрьмы двор так бодр на рассвете,
с которым становимся в очередь к казни
мы, «люди случайно», мы, лишние дети,
закрытые в кухне при включенном газе,
мы, беженцы в смерть – от вонючих базаров,
от толпищ мулья и от мглы кабинетов,
мы, прайд безымянных, мы, души-квазары,
что светят меж теми, кто верит, что нет их.
Мы смели быть зримы, мы громко мечтали,
из рук наших вольно вспорхали синицы,
но вот, чтоб не путали луж с небесами,
нас взяли в блокаду живые детали
и шепчут, приблизив мурло к нашим лицам:
«Нам страшно убить. Вы, пожалуйста, сами».

2.

Восточные стены почтят за нас солнце,
которому стыд не даст глянуть в глаза нам –
раз Бог не отрёкся, что мир был им создан,
как только убийцы вскричали «Оса-анна!!!»
и руки, от брызг нашей крови рябые,
воздели в тот час, что для нас не начался,
к за краем земли потянувшейся вые
играющей радуги утра и счастья.
Нет-нет, мы уйдём, мы ошиблись планетой,
анонс новых рас, ныне звёздно далёких,
чья выдумка выжить сродни паранойе,
мишень чёрной совести белого света,
мы в нём ведь и так, как заноза упрёка,
от нас в нём и так столько боли и гноя.

3.

А нам – вспоминать, как ласкается ветер,
и жарко сдыхать на обоссаных нарах,
когда вам луна алебастрово светит
над парком, укутавшим мглой ваши пары,
нам – ползть между рельсами жизни, доколе
нас жар из-под вечных колёс не растопит…
но кто-то из нас усомнился, что в воле
и радости наша отсутствует доля.
Был срезан затылок о днище состава –
стремительный свод над садистским туннелем,
вот так покусились подняться в котором,
сорвавши с цепи ожиданье удавов,
сгущавшее зуд в чешуящемся теле
тушителей ропота. Отче, мы скоро.

4.

По плескам листвы за убогим оконцем,
по призрачным птицам и вздрогам сигналов
на фоне шуршаний дорог о колёса
мы можем судить, мир далёк от финала,
в нас весь его пыл: он иссяк – мы сгорели,
но разве другим обязательно тоже? –
мир встретит не раз ещё жизни апрели,
когда он, как змей, будет сбрасывать кожу
и станут бактерии, роботы, зомби,
мобильные формы из йода и фтора
началом конца нашей с вами разлуки,
а мы – мы назло вашей совестной злобе
дождёмся вас в братской геенне, в которой
чрез сотни столетий пожмём ваши руки.

5.

И знать, что мы в смерти своей одиноки,
но чуять, что с нами кончается память
о нас и о нашей последней дороге,
пройдённой забывшими землю ногами,
нам горше от мысли, что, может, столь скуден
тот срок, что и вам после нас провести с ней,
что мозг палача не послужит сосудом
для воспрянущих завтра улик наших жизней,
и – с жалкой отрадой – в предзнаньи вендетты,
которой, даст Бог, одарит вашу гнилость
восстанье вещей и субжизней, нажимом
своих всеприсутствий погнав вас со света,
мы с нечистью будущих эр породнились
тем фактом, что вы нас признали чужими.

6.

Нас отзвуки завтра вплетут в хороводы
всех тайн и гостей миллиардного лета
и станем мы вновь неспособны к уходу,
как только что выйдя из маминых недр,
не ждите ж теперь, чтоб мы, с в сердце пожаром,
едва, наконец и единственнократно
начав распаковывать жизни подарок,
решились швырнуть его Богу обратно,
вскричите, прозревшие мимо слепцы, нам:
«Ах, вы не хотели петель и таблеток,
карнизов, мостов, целлофанов и бритв!
Смотрите, мы – ваш инструмент суицида.
Блестит, вот в руках наших, пропуск ваш к Лете.
Вот так он вблизи. А теперь не смотрите».

7.

Закружат и бросят, и мраком глубоким
одетые силы откусят нам тело,
и вдруг, как разодранный хор караоке,
нас станут опутывать чьи-то напевы,
невнятные, словно скуление зверя,
и тронется мир, и завертится быстро,
и свёрла, шприцы, канцелярские перья
вонзит свои боль в нас, дойдёт до неиства,
и черви нас будто снутри разожрут, и
страдание каждого рваного края
меж слитными прежде монадами тлена
отдастся в нас шагом пути, чьим маршрутом
сквозной демонтаж как триумф умиранья
влачит нас обратно ко старту Вселенной.

8.

Пахнёт нам в лицо и подступит к нам холод,
наш дух растворят ледовитые воды,
зыбящимся небоподобием голым
лежавшие вечно под сценой природы.
Пусть нашу реальность сочли недотрогой,
взметнётся паркет от кулисы до рампы,
мы вскрикнем тоскливо, актёры до срока,
которых катал обречённый корабль
в обмен на потеху, – и рухнем вниз, в стужу,
где вскользь обернувшись, что было б непросто,
мы встретили б взглядом бесследное небо
и если б нам мозг был возможен и нужен
в тот миг, он бы стал перед горьким вопросом:
так был этот мир или всё-таки не был?

9.

И вот с исчезаньем всего – словно сердце
предметов затёрлось о мёртвое время
и, плавно уняв до последнего герца
биенье, уснуло и стало как кремень, –
в нас теплится зависть и гложет прозренье,
что с тесной земли в небытийную пустынь
сойдя, мы не сделали свет этот бренней –
в чём мы так обмануты гибелью чувства,
сквозь фактор которой немеющей плотью
всё, жившее вне, осязается тем же.
Скорей наш конец опроверг наше право
цвести нашим цветом на автопилоте
средь вас, обвывающих месяц в надежде
на месть и на лакомства жатвы кровавой.

10.

И память к последним дыханьям распада
досады никак не раскрошит осколок:
как мы не допёрли, что, кто тут горбатый,
решает могила, – и, значит, законно
в бефстроганов режет нас, робких уродов,
безумный комбайн, оживший на кухне
судьбы, поедавший блевоту Природы,
раструб мясорубки вложив в её губы.
Мы слишком небрежно следили за свитой
завистливых взглядов, плевавши, что милый
наш шик оскорбляет соседей по свету,
увы, не считая за факт, что «обида»
плюс «время» равно «материальная сила».
Вот что не гнело нас. Вот то, за что нет нас.

11.

Несут нам вослед подожжённые срочно
иконы, с которых вафляные капли
стекают, как вроде невидимо дрочат
на них из-за кадра. Не знать, велика ли
толпа, далека ли слепая дорога,
льнёт к спинам прибой, их ревеньем согретый:
«Вот авторский синтез Природы и Бога! –
и выше умытые спермой портреты
вздымают и, дыма лозой помавая,
идут. – Одинокие, нахуйте с пляжа!
Мы путников истинной жизни колонна,
наш фалл салютует Христу лучше вайи,
наш Бог – это зеркало в форме трельяжа,
где мы превращаемся в тысячи клонов».

12.

Реликвии страсти и раннего детства
просыпанным жемчугом, начавшим слалом
вразброску довсюду, где есть куда деться,
покатятся полом, заляпанным калом,
ища грушеформную глотку сортира.
Хотим завещать свои трупы собакам,
вот так поделившись презрением с миром.
Как спор о грядущем помойного бака,
настолько же ценен и дискурс об этом,
но мы не хотели б сдыхать без прогноза
вам – станущим декоративным утилем,
терзающим свалки в раскопках обеда,
злым киборга другом, подобьем бесхвостым
тех псов, в чьё наследство вы нас превратили.

13.

В душе всё тусклее мерцают лампады,
как будто с дистанции птичьих полётов
мы видели мир и вдруг начали падать:
чем ближе, тем нам различимей болото
как маска из гноя на родины морде
и явней, что пламень, уловленный глазом
вдали, – это родом из мозга реторты
побочный эффект переплавки фантазий;
Честь, Нежность, Любовь – зовут призраков, ибо
туман, у рассвета стоящий на реках,
висит и с утра нашей жизни над речью,
внутри языка родилось и погибло
всё, что подымало наш взгляд в нас горé, а
наш облик стал злей, то есть стал человечней.

14.

Прощальных огней пред беззвёздною ночью
наш глаз не отметит, мы знали свободу
лишь в снах – прикоснуться к распаренной почве,
погладить траву, пить озёрную воду…
мы шли по тропинам Земли, как по бритвам,
продетым сквозь пропасти, – мы это знали, –
сон счастья рождает чудовищ, с кем б жить вам
ого, если б смерть не зашла бы за нами,
мы веруем в гибель настолько, что слепы
к клочкам экзистенционального света,
задевшим хрустальные щепы рассудка,
мы кроме цепей в виде секса и хлеба
ни в чём не обкрадены, вымерев в этом
анклаве зверья, грязном, душном и жутком.

15.

Отчизны-тюрьмы двор так бодр на рассвете,
восточные стены почтят за нас солнце,
а нам – вспоминать, как ласкается ветер,
по плескам листвы за убогим оконцем,
и знать, что мы в смерти своей одиноки.
Нас отзвуки завтра вплетут в хороводы,
закружат и бросят, и мраком глубоким
пахнёт нам в лицо и подступит к нам холод.
И вот с исчезаньем всего, – словно сердце
и память к последним дыханьям распада
несут нам вослед подожжённые срочно
реликвии страсти и раннего детства, –
в душе всё тусклее мерцают лампады
прощальных огней пред беззвёздною ночью.