К тебе влечет душа моя больная, С тобою в духе хочет говорить. Стихи и прозу напрочь отметая, Гонения властей не забывая, Себя пытается открыть.
И позавидовать той участи нежданной, И времени, где жил ты и любил, В величие бесстрастном и державном. Где смог таки, во мраке конокрадном, Вести войну на донном крае сил,
С бесчестием развратным и постыдным, От клеветы и от словесных язв. Тогда ж умел риторикой Зоила, Укрыться за страданьем Израила, И ловко, увлекая в шум и лязг,
Забыть безумие от пистолетов, шпаг и сабель, Среди врагов имевших благий вид. Затем взлетев однажды на корабль, Как недалекий и беспечный Бабель, Уплыл туда, где бродит вечный Жид.
В пылу невзгод провидится картина: Закинув ногу на ногу, сидишь, Ты, прикорнув у жаркого камина. Но вот рассвет и прелести Эльвины, Влекут туда, где ты блаженство зришь.
А там уже волшебные потоки Овладевают головою за столом. И ты забыв редакторские склоки, Загульных дней похмельные упреки, Замашешь вновь отточенным пером.
И вот уже в объятья поднебесья, Летят, как журавлиный стройный клин, Отрада чувств твоих произведений, За ними рой загадочных видений, В парах любви, вечор испитых вин.
Зачем тебе отступы в женской части? Нашел ли в летах женщин красоту, Когда в шелках коленок и запястий, В угоду слез и стонов вечной срасти, Ты поцелуев тратил череду.
Затем желания во тьму трудов забросив, Себе в потьмах ты памятник творил. А там судьбе, в сердцах, перчатку бросив, Свой гений размещал в неполных тридцать восемь... Я ж свой талант в стакане растворил.
Но не в стакане гордости злонравной, И не в стакане терпкого вина, Когда по воле мести своенравной, Мне, заправляя желчью и страданьем, Его приподносил сам сатана.
А в том стакане, где налита влага, С высоких гор бегущая ручьем. В ней настоялась песни вещей брага, Под цвет любви, желаний и отваги, Которую до сей поры с тобою пьем.
|