Любовь, отдавшая себя всецело, до рваных струн, до ядовитого рассвета в глазах
багровых облаков, до помутнения озер ночных, любовь, разбитая о скалы
расстояний, ожиданий и тревог, она, еще в тебе дрожит осиной и осокой
под млечным заревом полуденного света, еще старается вдохнуть в закатный прах
луч свежей крови. Осенний дым волос, мелодия усталых
нежных губ, ладонь, слезоточащая росистым соком
и диадема кротости луны – твои открытые границы. Алмазным наконечником
пера несешь по воздуху элегии и мифы, и к ним, свою полынь,
печальное лекарство, благоухание сапфирового норда подмешиваешь ветром карим.
Кто не боится прогореть – сияет; ты ставишь все на вечности картечь,
на острие медвяных трав весеннего мгновенья; тебе кричат – отринь,
а ты ответом – нестерпимо; тебе пророчат ночь – ты укрываешь ее алым
ожерельем сердца, розою груди, возделанной слезой. Листва шагов
осенних, священный хлеб с созревших нив молитв и самоотреченья,
парное молоко дыханья, созвездия прикосновений – твои
приметы в долгом странствии голубки. Лед басовит, туман суров,
надежда – призрачное солнце; но ты не знаешь сожаленья
в боли, отдавшая себя всецело, до рваных строк, до выжженной зари.
|
