Медь не звучит, хромает пешеход. Как будто им утрачена опора, качается над морем небосвод, и давит невозможность разговора.
Когда язык — почти военнопленный, тяжелой и соленою луной стреножен и чужой, иноплеменной сочится речью, словом и слюной,
не проглотить, не сплюнуть, на позор ли, на славу ли молчащий — все равно, когда язык, как черный камень в горле, как в Черном море, падает на дно.
Когда горбом имеешь за плечами и жизнь и сушу, темная вода клокочет в горле рыбьими речами, как будто камень бросили туда,
не перейти молчания, и эха — не разбудить, почти наверняка, когда все море Черное — помеха и яма на пути у языка.
Когда нельзя воспользоваться лодкой, аэропланом, помощью, когда, как Атлантидой, легкими и глоткой овладевает мертвая вода —
дурная кровь — не сделаешь короче, глотая, волны; колокол, как вол, над Черным морем роет яму ночи, не находя утраченный глагол.
|