Город засыпал. Уходящее лето дарило остатки своего тепла. Лишь по ночам умеренная прохлада вызывала не осенний озноб, а легкую бодрость. Случайные прохожие спешили домой. Редкие парочки скользили слившимися тенями в сумерках переулков. Ночные фонари неестественно окрашивали улицы в белое и оранжевое. Небо, усыпанное звездами, нависало опрокинутой чашей над зданиями.
Последний трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь, из стороны в сторону…
Окна гасли. Неслышно вползала тишина, нарушаемая шорохами, скрипами, вздохами.
Передернувшись, Ежик сплюнул, и плотнее запахнув на груди потрепанный пиджак, озираясь по сторонам, двинулся в путь, к переполненным за день разнообразным мусором бакам. Запахи, раздражающие благополучных сограждан, не трогали обоняние Ежика, мужика, заросшего колючей щетиной, с копной не мытых, спутанных, седеющих волос на голове.
Шмыгая опухшим носом, он заковылял к рынку, тенью скользнул к намеченной цели. В бледном свете, изогнувшись, потянулся руками к отходам. На этот раз ему повезло. Коснувшись, пальцами чего-то мягкого он вытащил находку из груды хлама. Рассмотрев наполовину ошкуренный банан, от удовлетворения прищелкнул языком, отправляя его в рот, ощущая сладковатый привкус кем-то не доеденного плода. Рот наполнился слюной, челюсти свело, заурчало в животе. Шамкая наполовину беззубым ртом, Ежик принялся энергично копаться в отбросах. Обрывки бумаги, пакетов, холодные, смятые банки, разнообразная мелочь, поглотили его внимание настолько, что он пропустил слабый звук, прозвучавший из бака, и поначалу не обратил на него внимание.
Когда звук повторился, похожий на крысиный писк, Ежик в страхе дернулся и отпрянул. Приоткрыв рот, всмотрелся перед собой. Ничего не было видно.
Неужели мерещится? – подумал он. Звук возник вновь, но более громкий. Что-то
шевельнулось, зашуршало. Ежику показалось знакомым - это. Где же он слышал - Это?
В памяти мелькнули обрывки его прошлой жизни.
Маленькая дочка, жена, кроватка… - догадка, страшная и неумолимая, озарила сознание.
Ребеночек.…Откуда?
Он с остервенением принялся выкидывать хлам. Почти на дне перед ним лежал продолговатый сверток. Осторожно взяв его руками, приподняв, Ежик вытащил сверток наружу и вздрогнул от изумления. На него смотрело детское личико, завернутое в тряпье. Чуть приоткрытые глазки, курносый носик, изможденные черты. Сердце его дрогнуло и отчаянно забилось. Защипало в глазах. Подкосились колени. Пошатнувшись, он прижал находку к груди и огляделся по сторонам. Мелькнула первая мысль - Куда?
Ночь все больше обволакивала все вокруг. Замерев, Ежик прислушался - Тишина…
Не совсем соображая, развернулся. Ноги сами понесли его домой.
Дрожащий огонек свечного огарка осветил убежище Ежика. Догорающая спичка обожгла пальцы. Затхлый, прокуренный воздух, прежде привычный, вызвал чувство брезгливости. Чертыхнувшись, он присел на корточки перед уложенной, на лежанку- кровать ,находкой. Лежанка: доски на кирпичных подпорках, ржавый от пятен матрац, прожженное одеяло, наполненный опилками мешок – подушка.
Пламя свечи, колеблясь, отбрасывало на стены причудливые тени. Они плясали, корчились, рогатились, извивались, давили страхом. Чуть слышалось прерывистое дыхание ребенка. Ежик осторожно стер полоски слюны в уголках его рта и бережно начал разворачивать. Взору открылось тельце. Немощное, крохотное тельце слабого существа. Оно было девочкой. Испарина выступила на лбу Ежика. Стараясь громко не дышать, он коснулся давно отвыкшими от человеческого тепла пальцами – пальчиков ребенка. Глаза ее приоткрылись. В темных зрачках он увидел себя – жуткого, ничтожного. Губки ее изогнулись в подобии улыбки, которая появляется при виде родного лица.
Она улыбается? – изумился Ежик и, почувствовав неловкость, засуетился,
прикрывая наготу дитя.
Ее лицо неумолимо притягивало его к себе. Он присел на пол, рядом с лежанкой, и застыл в неподвижной позе, прикрыв веки. Слабость разлилась по телу.
Ежику показалось, будто ореол голубого света охватил ее головку и стал разрастаться, и в этом свете Ежик стал тонуть, все глубже, и глубже. Мысли, прежде непослушные, переливаясь, заструились мелодией. Ясные, ощутимые, они касались его души необыкновенным теплом и нежностью. Сон, всегда страшивший, на этот раз хрупкой паутиной опутал его, склонил голову к девочке. Ему послышался хрустальный звон, чистый звон колокольчика и убаюкивающий, идущий из ниоткуда шепот…
Вздрогнув от озноба, Ежик очнулся. Предрассветные сумерки холодно вливались во все щели его жилища. Застывшее тельце лежало неподвижно. Правая ручка, согнутая в локотке, пальчиками, соединенными, будто для благословения, немым укором застыли перед ним.
Как…? – прохрипел Ежик
Зачем? – сдавило горло.
Нет! Нет! Нет! – заклокотало, забило.
Он ринулся к выходу. Сорванная дверь глухо ударилась о землю, подняв столб пыли. Упав на колени, вскинул руки к небу. Робкий луч солнца блеснул в его глазах, наполненных слезами боли и отчаяния.
Господи! – пронеслось над городом.
ГОС-ПО-ДИ-и-и!!!!!!!
Первый трамвай простучал прощальную чечетку по рельсам, удаляясь, покачиваясь, из стороны в сторону…
