Киноварным вином смягчим холод, наконечником взгляда стегнем по шоссе, что, как ящерица в белой пустыне пьяных от снега лесных изваяний. Выберем направление – прокуренная туманность равнины, дождь изо льда и зимнего спящего солнца, ультрамарин воздушной росы над головой, сияние первых лучей рубиновых глаз молодой попутчицы – искры рассветной со дна ночных монологов призрачных подворотен. Направление – данность; ориентиры – костры у обочин из потерявшихся слов забытых преданий надежды; курс – боль вдохновенья, собеседование с внутренней тишиной. Обретем от утраты, сыграем органную партию в храме молчания, скривим прямоходящую истину вешней дерзкой водой, замешанной в грязи и поте полдня. Пока хмель ютиться под кожей теплым комочком глины, пока серебро пейзажных набросков выводит стихи на обрывках старой газеты, можно все, безостановочно, бесповоротно, и в тоже время – скоротечно, мгновенно – но последнее затмевает наркотический вихрь метели, где она – это я, а я – проекция ее танца, непокорная, наводненная блажью эстета, и мы вместе прядем февральскую пряжу способности видеть и чувствовать жизнь раненным сердцем художника. Растопив густые снега до виноградного сока, соскребем седой иней до плоти розоволицей малины, прольемся влагой летней души на обморожение света. Я держусь за билет в один конец цветением февраля – осколки, фрагменты, кадры, эскизы и линии – знахарство снежного облака, обрамленное в тайну зеркал. Я наблюдаю, как ветер хрустальный крошит в тряпично-бумажный саван полей боль вдохновенья воздушной криницей, я чувствую улыбку волчьих следов, леса щенячий оскал…
|