БАРАК Я без шума, крика, драки Лет полста прожил в бараке, Где на двадцать пять квартир Был всего один сортир. Да и тот лишь во дворе На Кудыкиной горе. Для себя и кота Васи Суп варил на керогазе. А топил углём же печь, Лишь когда не мог прилечь Под свист-вой пурги-метели На холодной я постели. И за зиму, за мороз, Уголька сжигал аж с воз. Только толку было мало - Тепло тут же выдувало. Хоть заделывал все щели - Помогало еле-еле, За ночь с пола и до крыши Дерзко их сверлили мыши. Кот Василий, лежебока, На разбой смотрел свысока И порой хвостом, нахал, Им приветливо махал. Был, как видимо, подлец, Другом им, а не ловец. И средь ночи год от году Наносился вред народу. А вдобавок к серой швали Клопы также бушевали - Не боясь смертельной платы, Упивались кровью, гады. Я просил соседа Славу: "Помоги, достань отраву. И давай жильцам на радость Перетравим эту гадость". Притащил мешок он дуста. И мы им покрыли густо, Как два дурня-чудака, Весь барак до чердака. Лето целое потом Под кустами был наш дом. Мы не померли чуть с вони, А клопы же, словно кони. До пылинки сожрав дуст Не лишились даже чувств. Да и мыши - во живучи! Лишь наглее стали, круче. Кто и как живёт в бараке - Знали даже все собаки. Не держали стены звук: Ни ругню, ни тихий пук. Слушал сам порой в обед Как салат жуёт сосед, И как тихо, понемногу Мать его взывает к Богу. А когда взыгравший кровью Занимался он любовью - Не давала подремать Их скрипучая кровать. Двадцать лет тому назад Как сосед я был женат, Но, видать, трудился много, Не следил за жинкой строго. Не ласкал её я тело Как того она хотела. Да и вёл себя порой Не как рыцарь иль герой. С кем сбежала моя Маша - До сих пор не знаю даже. Да и знал бы, что в том толку? По утрате выть, как волку? Бесполезно и напрасно. Жизнь бывает лишь прекрасна, Когда в сердце вновь и вновь Бьёт безумная любовь. Ну а коль сердца молчат, Иль спокойненько стучат - То зачем и звать и выть? Лучше сразу всё забыть. Предавался я печали Всего чуть, в самом начале, А через год своей потере Я не открыл бы вовсе двери. Но не мог я жить без баб, Чай в силёнках не ослаб - Подбивать стал клинья к Ире, Что жила в седьмой квартире. Год оставшись как вдовой, Та болела головой - Она даже забывала, Где с утра уже бывала. Я с конфетами к ней в гости, А она, как на погосте, Слёзы льёт, навзрыд рыдает, Меня Мишенькой кликает. Мишей звали так супруга, Моего когда-то друга - Его в шахте завалило, То давненько уже было. И не выдержав нутром, Ведь зовут меня Петром, Перестав кадрить Ирину, Перешёл я на Марину. Вот девица так девица! И сейчас ночами снится: Ладно скроена фигура, И стройна, и белокура, Брови, словно две волны, Синевой глаза полны, Губки пухлы и мягки, Ручки нежны и легки. С той поры до этих дней Красоты подобной сей, Что волнует всё в груди Не встречал я на пути. Где-то около аж года Я, как требует природа, У красавицы Марины Мял подушки и перины. Жизнь моя счастливо плыла. Я в ту пору уже было, Не блудить чтоб как собаке, Стал подумывать о браке. Но прислали к нам тут вскоре, Ей - на радость, мне - на горе, На маркшейдерское место Инженеришку из треста. Он Мариночку приметил, Вечерочком разик встретил, Обнимал за нежны плечи, На ушко шептал ей речи. Смог, подлец, за четверть суток Замутить у той рассудок. И помчала-закружила карусель - В шахту я, он к ней в постель. Я, узнавши про измену, Вроде как уйдя на смену, Выждал с час и возвратился - В том наглядно убедился. Но не бил я лицо гада - Коль Марина ему рада, Значит, так оно пусть будет. Жизнь сама нас всех рассудит. К чему биться до крови Из-за этакой любви? Сам себе я господин С той поры живу один. Оттрудившись, после смены, Возвращался в свои стены. Отдохнув, брал книгу в руки И почитывал от скуки. Мужики, мои соседи, За исключением лишь Феди, Не задумываясь о славе, Как и я трудились в лаве - На-гора из глубины Гнали уголь для страны. Ну а дома в свою глотку Заливали пиво, водку, Бабам парили кадушки, Детям делали игрушки, Иль, слезу смахнувши с глаз, О войне вели рассказ. Федя был же инвалид - Его грыз полиомиелит, И таскал свои он ноги, Словно палки по дороге. Вечно пьяненький с утра, Он, бывало, средь двора, Весельчак и балагур, Костылём гонял всё кур. Или вынесет гармошку, Пнёт под зад с крылечка кошку И, на место её сев, Начинал тянуть запев. Пел со старанием, от пуза, Как великий сам Карузо. Из лужёной, видно, меди Было горлышко у Феди. Нинка, Федина жена, Порой, глянув из окна, Говорила: "Хватить петь. Чай не в опере ты, Федь. Да и знаешь, у Глафиры, Из двенадцатой квартиры, Как и ты вот, на рассвете, Не проснулись малы дети. И другие, что побольше, Пусть поспят чуток подольше. Слышно всё же через стены, А мужики пришли со смены..." А детишек, слава Богу, Все имели же помногу - Мужей бабы уважали, Каждый год, считай, рожали. Это лишь сегодня бабы Чересчур уж стали слабы - Родят дочку иль сынишку И кричат: "Хватили лишку!" Что рожают осторожно - Их понять, конечно, можно. Раньше, в те-то годы, Им всем не было работы. Бабы дома все сидели, За детишками глядели. А теперь вокруг заводы - Так какие к чёрту роды? Тут тебе ещё в придачу Рысью надо мчать на дачу И на грядках спину гнуть - А когда же отдохнуть?.. Так в бараке мы и жили: Веселились и тужили, Чувства злобы сторонились, И влюблялись, и женились. И сбегали друг от друга То супруг, а то супруга, Деток миленьких рожали, В путь последний провожали. Пели песни под гармонь И бросались на огонь, Когда молния играя Подожгла нам три сарая. И смотрели в пересменке На барачной белой стенке, С детьми вывалив во двор, Старый фильм "Багдадский вор". Жизнь размеренно бежала - То нас гнула, обижала, То, изгнав всю мерзость-гадость, В души нам вносила радость... Сделав нас всех стариками, Растворяясь облаками, Где спеша, а где несмело Полстолетья пролетело. Был барак когда-то новый, Ныне ж выгнулся подковой И, утратив прежний вид, Как развалина стоит: В центре крыша обвалилась, Штукатурка облупилась, Словно кровь из рваных вен, Шлак бежит из старых стен, У порога с водой яма, Не стоят уж двери прямо, Трухой стали половицы, В коридоре вьются птицы. И живут в бараке здесь Лишь всего семей-то шесть: Я, Глафира с дочкой Машей, Мой сосед Иван с Наташей - Уж не слышно их кровать, Перестали баловать - Нинка, Федина жена - Ныне вдовая она, Тетя Клава с дядей Мишей С конопатым сыном Гришей И с Ларискою-снохой Слеповатой и глухой. И, одной собравшись кучкой, С сыновьями, с дочкой, с внучкой - Та кобылка уж большая - Дед Матвей и баба Рая. И надежды нету в том, Что войдём мы в новый дом. Здесь в бараке, как-то вдруг, Завершится жизни круг...
|