Мир свердловской окраины.
Подворотни, кенты.
Было сердце изранено,
несмотря на понты.
Иудейская нация.
Мусора, кореши...
За блатной интонацией –
беззащитность души.
Не тюрьма, не котельная,
не в терновом венце,
но пугала смертельная
тень на юном лице.
Никакой совместимости –
лучше пропасть во ржи!
И не надо красивости,
вашей фальши и лжи.
Нет, не словочеркание, –
грусть, берёзка, ветла, –
было самосжигание,
так по-русски, дотла!
Что-то жаркое, жалкое
мне уснуть не даёт.
Скверы, арки и ангелы
помнят имя твоё.
От накликанной гибели –
до небесных верхов...
Я не знаю пронзительней
и больнее стихов.
Свалки, урки плечистые,
дым ночей воровских,
а над всем этим – чистая
литургия тоски.
Песнь разлуки и горести,
просветления пир...
И печальнее повести
не знавал и Шекспир.
Алкоголик, юродивый,
ну зачем, на фига?!.
Но осталась мелодия
на века, на века.
|
