Адонис распустил пушистый лист,
раскрыл рулады венчик первоцвета,
пришло июньское золотое лето,
и воздух сделался прохладен, светел, чист.
Быть может снег застыл лишь в тех местах,
которые – бездонные, глухие,
в колодцах, в их глазницах, на щеках,
где стенки обрываются нагие,
и сеют и сомнение, и страх.
Ах, золотой июнь, шуршит пчела,
и пробует собрать с цветка нектара,
скрипит рассохший обод колеса,
и лошадь сонная сначала стала,
вздохнула, после – медленно пошла.
Сокрылись гнёзда у притихших птиц,
которые на них привычно сели,
и побежали тёплые недели,
пронзённые лёгкими сплохами зарниц.
И ты шуршишь пожухлою листвой,
в тени сырого тёмного оврага,
листва пьянит, как вылитая брага,
и видят все тебя, и ты им - свой.
Вот, волк приник, вот, шмыгнула лиса,
мелькнув мгновением рыжеватой шкуркой,
и шишка шлёпнулась, и стук раздался гулкий,
слегка открыв синь неба, небеса.
Колодец зябкий зиму сохранил,
и в почерневшей пригоршне снега
прошедший год погибшего ковчега,
который мир на сушу обронил…
И горы, ожидание храня,
тебя, как брата, ласково встречают,
здесь каждый миг любовью жизнь венчает,
и ночь здесь только – продолженье дня.
Огромный мир, пустынный, без людей,
наполнен ласкою, целебной силой,
и караимов светятся могилы,
с восходом всё приветней и живей.
И каждое надгробье шепчет – В путь,
иди, иди…- и горизонт упругий
росою сыпет, с расшитых хоругвей,
ссыпая бисера оплавленную ртуть.
15 мая 2010 г.
С-Петербург
|
