Стокгольмский синдром

любимому городу


Этот город составлен из пробок, пустых
разговоров, бутылок, ментов, иномарок,
спешки, давки, сирен; опоздавших "прости";
сигаретного дыма; подъездов и арок;
истекающих светом витрин; голубей;
глянца; провинциальных амбиций
и волнующих снов, в коих каждый плебей -
щеголяющий ксивой, моделью и тачкой патриций

Здесь разбилось так много надежд тех, о ком
не рождают газеты и шоу скандальные толки -
босяки - и они не решатся пройтись босиком
по его тротуарам - так больно кусают осколки.

Здесь с утра замечаешь, что за ночь на метр подрос
небоскрёб на углу. Изогнувшись пунктирной,
бесшабашенный кран образует гигантский вопрос,
а вопрос, даже тот, что не задан, здесь, ясно, - квартирный.

Здесь всегда - межсезонье, а воздух - угарная смесь.
Если небо с землёй поменяются, выкинув сальто,
не заметит никто, ибо кажется часто, что здесь
даже небо намазано слоем густого асфальта.

Этот город не верит давно ни любви, ни слезам -
верит в деньги и в них же влюблён. Бескорыстно.
Деньги - мера всего и всеобщий сезам,
открывающий двери и храмы. Вовеки и присно.

Здесь в сердцах пустота, а в глазах - фейс-контроль и дресс-код.
Смотрят, словно банкир на клиента, просящего ссуду.
Если б я ещё верил в какой-то счастливый исход,
это б не был исход, вероятнее - бегство отсюда.

Я рванул бы в рекламный раёк, я - прескверный москвич,
но люблю этот город, каким бы он ни был уродом.
Это просто стокгольмский синдром. Так кирпич
любит стену, в которую был по ошибке вмурован.

Здесь с годами морозы всё мягче. В душе - всё лютей.
Как гигантский циклоп, завершая открытие века,
он не может прозреть, потому что так много людей,
здесь так много людей, но так мало, увы, - человека.

Мы замёрзнем в аду, потому что при жизни горим
на большой сковородке, покрытой дорожным тефлоном.

Здравствуй, я-уж-не-помню-какой-там-по-номеру-Рим,
ставший, как это свойственно им, Вавилоном.