Там солнце рыщет спаниелем рыжим, но непрямоугольные миры и первобытный хаос неподвижны внутри курчавой Иверской горы, лишь факельных огней протуберанцы. Не обернусь, но знаю наизусть – такой организацией пространства теперь я никогда не надышусь.
Под трещинами каменного неба неровный серый грубый известняк, зелёные отметки наводнений, подземные овраги – и сквозняк там, где неверной левой я ступала на твой ребристый серебристый спуск, в колонию кальцитовых кристаллов, не раскрывая створок, как моллюск,
от рукокрылых прячась в нишах скользких, в меандрах холодея на ходу. Мне скажет Персефона – ты не бойся, иди, не так уж страшно здесь, в аду. В энергию застывших водопадов, в холодный бунт мерцающих озёр, клыков известняковых эскапады ты обратишь свой страх и свой позор.
Прошу – «Приятель, убери свой Nikon» - уже одной из местных Персефон, - как в храме – ну нельзя на фоне ликов! – так здесь – нельзя, здесь сам ты - только фон! Нет воли разозлиться, крикнуть – «тише!», их болтовня пуста – да неспроста. Они галдят – чтобы себя не слышать – и всё же их спасает красота,
по капле, не спеша, как сталактиты растут в веках – так в нас растёт душа Вселенной, так тысячелетья слиты в спартанский твой космический ландшафт. А поклониться каменной Медузе лишь избранным дано – так за алтарь не каждого пускают. Разве – музы по кружевным полам, да пара стай
нетопырей. А в карстовых глазницах звучит орган. Не поросли бы мхом! И как бы мне в сердцах не разразиться наивно-назидательным стихом…
|