Как будто окликнули: вдруг оглянулась – и вижу: Стоит, улыбается - в бусах, в оранжевом платье. И я не дышу. И она от смущенья не дышит. А нам бы, как сестрам, от счастья – друг к другу – в объятья!
Сестрой не была б, назвала бы гадалкой, цыганкой. Но ветер подул – и посыпались алые бусы! Я тоже такая: коль жизнь повернется изнанкой, Всегда наряжусь – и смеюсь, и соленого вкуса
Морского, разлучного, древнего – нет, не узнаю! Меня только радость и музыка поят и кормят. И бусы, и серьги, и платье – я тоже такая! Пусть с севера ветер – всё выдержу. Сильные корни.
Вокруг удивляются: «Хрупкие женские руки. Ну как – вот такими - удачу и счастье удержишь?» А я улыбаюсь: «Не ведаю проще науки. Я знаю вам цену: любовь, беззащитность и нежность.
Я знаю вам цену: улыбка сквозь слезы и стойкость» А я всё в кораллах, в нарядах – по пням, по ухабам. Завидуют, злятся – смеюсь. И вот только, вот только Мне б в жизни хоть раз рядом с сильным немножечко слабой
Побыть, беззащитной и робкой в надежных обьятьях Согреться, укрыться от этого дикого ветра. И корни-то держат, но рядом – ни сватьев, ни братьев. И нужно ль смеяться, не знаю, признаться, ответа.
Стою у рябины с высоким и худеньким сыном, И в плащике красном – вприпрыжку - за мячиком – дочка. И дети в два голоса: «Мама, вот это рябина! Красивая, правда?» - «Прекрасная», - думаю ночью.
Пред зеркалом долго, должно быть, еще наряжаться. И прожито мало: Бог даст, нет еще половины. Но просьба одна – о последнем, несбыточном счастье: Пусть сын надо мною рябину посадит. Рябину.
|