Зима. Что делать мне в вагоне? Я встречаю проводника, несущего мне чаю, словами: «Мы опаздываем?.. Нет?.. И не найдётся ль свеженьких газет, чтоб, в новостях пошарив хорошенько, узнать, что стало с Юлей Тимошенко, не взорван ли иракцами Багдад, и что в Москве — дожди иль снегопад?..»
А за окном — застывшим кинокадром — висит орёл над степью, как кокарда; спаял ледок речные берега; и во всю ширь — снега, снега, снега…
Вот зимний дуб — без листьев, как бесполый, — стоит один среди равнины голый. Вот у окна — лежит моя страна, вся до краёв сиянием полна…
А я сижу — то ем, а то скучаю, то, влив в себя стакан крутого чаю, гляжу в окно, где вот уж много дней мелькает профиль Родины моей.
Куда я мчу? Куда мой путь струится? Кому я нужен где-то там, в столице, где нынче сплошь — лишь банки, казино, и жизнь мелькает кадрами кино, сварганенного, словно в Голливуде?..
Гляжу вокруг — кругом простые люди: смеются дети, дремлют старики (советских строек передовики). Вагон летит через поля и чащи моих Мордовий и моих Чуваший, моих Удмуртий в снежной пелене. Душа грустит, душа в тоске томится. — Эй, проводник! (А лучше — проводница.) Налей-ка снова, что ли, чаю мне…
Россия! Русь! Я всю тебя приемлю — пусть грусть моя тебя не отпугнёт. Такое небо и такую землю ну где ещё моя душа найдёт?
Я век готов через леса и горы, через тоски томленье, день за днём лететь, лететь через твои просторы и пить твой свет, дрожащий за окном…
Уйди, тоска! Хоть даль и не знакома, но это — Русь. И я тут всюду — дома.
|