Мефистофель и Фауст
(Поэма)
Мефистофель:
– Народности германские,
романские, славянские,
индийцы, монголоиды,
семиты и негроиды
плодятся, размножаются,
страдают, наслаждаются.
И свято верят, умники,
что их геоид – уникум.
Ан нет! – полны галактики
планет такой схематики.
Они в «ангарах» собраны
и к жизни приспособлены.
Земля имеет атомный
котел, внутри упрятанный.
Ее перемещение –
итог котла «кипения».
Галактики ж сцепляются
«полями» и вращаются
в Творения конструкции
без сбоя и деструкции.
И всё – до крохи – сущее,
полезным быть могущее,
все Мирозданья жители –
во власти Вседержителя.
И все фундаментальные,
глубинные, сакральные
познанья о материи,
эпюры инженерии
прошиты, прошнурованы,
надежно сброшюрованы
в талмудища толстенные –
веками неизменные.
Фауст:
– Когда нет жажды знания,
стремления, дерзания,
то жизнь – скучища смертная,
мякинная, инертная.
И в чем профит Творения,
цель Божеского бдения?
Раз нет нам неизвестного,
то нет и интересного.
Мефистофель:
– Что ж, мнение резонное.
Хоть не беспрекословное.
Природы постижение
достойно уважения,
но есть гуманитарные
законы архитайные.
Доктрины важной знание
тебе дам в назидание…
К большому огорчению,
мы все без исключения
созданья подневольные,
несчастные, юдольные.
И цель у Вседержителя –
от Мирозданья жителей
добиться не диковины,
а сущей пустяковины –
чтоб распри не чинили мы
и ближних возлюбили бы –
по сердца побуждению,
а не по принуждению.
И кто не побуждается
умерши, вновь рождается –
раз сто, а то и более,
сообразуясь с долею:
то низкой тварью всякою –
козлом, котом, собакою,
а то в людском обличии.
Такие уж обычаи.
И ты, мой друг, состаришься,
преставишься, направишься
в порядке экзекуции
в горнило эволюции,
пополнив «по сценарию»
семейство… пролетария,
где брань с утра до вечера,
а есть и вовсе нечего.
Но самое трагичное,
что всё познанье личное
у тех, кто вновь рождается,
из памяти стирается.
Поэтому родившийся,
в путь жизненный пустившийся –
хоть правда в том суровая –
по сути – личность новая…
Фауст:
– Да, новости прискорбные.
А как же все церковные
побасенки о ценности,
предвечности, нетленности
душ наших человеческих?
Мне от твоих «отеческих»
нравоучений муторно.
Уж как-то все запутано.
Мефистофель:
– Вот в том-то и оказия:
«нетленность» – не фантазия.
Душа, тебе дареная –
вещица подзаконная.
Жизнь тела завершается –
душа освобождается.
Гнить телу на погостике –
душе висеть на гвоздике
у Господа до времени
в складской пыли и темени.
Но что тебе от оного
порядка заведенного?
Зачем сюртук покойному,
любви червей достойному?
Тут прок креста надгробного
весомей гардеробного
наряда, пусть, красивого,
а то и несносимого.
То, что одним утрачено,
другому уж назначено.
Фауст:
– Скажу тебе по совести,
что вижу в этой повести
пугающие странности
и дефицит гуманности.
Смесь спорных норм этических
и строгих мер физических.
Неужто всё так схвачено,
подмято, одурачено?
Что сам ты хорохоришься?
Иль думаешь – помолишься
и тут же за усердие
сподобишься бессмертия?
Ты – богохульник злостнейший,
а ходишь с миной постнейшей.
Под маской попечительской
таишь оскал мучительский.
Мефистофель:
– Представил схему Мира я
тебе и констатирую,
что много непонятного,
а то и неприятного,
в ней даже для ученого,
в науках искушенного.
Вот ты – ума солидного,
а косен до обидного.
Являешь верх дотошности,
а допустил оплошности –
не распознал Учителя
под маской попечителя,
от гонору излишнего
не возлюбил ты ближнего –
пусть нрава он прескверного
и полон духа серного.
Фауст:
– Мессир, твои реляции –
на грани провокации.
То говоришь загадками,
а то казнишь нападками.
Прости за вспышку дерзости
и мне для пущей верности
все ж растолкуй детальнее
ты это знанье тайное.
Мефистофель:
– Душа – казна несметная,
копилка заповедная.
Страна, семья, профессия,
церковная конфессия –
все эти обстоятельства
привносят в душу качества
в большом разнообразии.
Лишь дай простор фантазии
и сам представишь явственно
диапазон всех нравственных
оттенков, разновидностей
в веках рожденных личностей…
Но вижу, пояснения
не дали разумения.
Понятнее попробую
подать доктрину новую…
Душа – объект строительства,
Господнего водительства.
А личности – работники:
каменотесы, плотники…
От самого рождения
без дня отдохновения
стучащие, сверлящие,
кроящие, лудящие.
Подобная концессия –
метафора, поэзия…
Отбросив околичности,
скажу, что всякой личности
в обязанность вменяется
хоть чем-нибудь… «прославиться» –
бесстрашием – солдатику,
проворством – акробатику,
радением – правителю,
премудростью – мыслителю.
И если так случается,
душа обогащается
бесстрашием солдатика,
проворством акробатика,
радением правителя,
премудростью мыслителя.
Они давно в могилище,
душа же – в полной силище!
Готова к трансформации
в иной реинкарнации.
Фауст:
– Толкуешь увлекательно…
Кому же окончательно
достанется «исподнее»
сокровище Господнее?
Мефистофель:
– Душа, мой друг, достанется
тому лишь, кто «прославится»
любовью к ближним истинной.
Сей вариант единственный.
А душу получившему,
план Божий завершившему
в награду за усердие
даруется… бессмертие.
1998
|
