Ложатся блёстки на ресницы,
на клювы лекарей чумы.
Летят на огненные спицы
снежинки бархатной зимы,
и дышат пламенем факиры в притворный хохот карнавала.
Но звук доносится с причала, других забав, другого мира –

в нём тяжесть башен, плавность вёсел,
прозрачность мраморной резьбы,
вода, которая уносит
венецианские гробы –
ночные лодки гондольеров, смычок, порхающий над Летой,
и музыкант десятилетний – гетерохромная химера.

В надменной лаковой перчатке
стучит прогулочная трость,
и возле шляпы на брусчатке
назло царапнула, как гвоздь.
И стая бабочек стеклянных летит от судороги струнной,
они звенят по всей округе, но разбиваются о камни...

ещё одна порхает соло,
но на лету сжигает холод