Глава третья

Манятка

Зима в Заполярье вечная... Снег, словно новогодний, лежит сплошь почти до половины июня.
В это время в тёплых краях подснежники появляются в конце марта, а то и ранее.
А здесь, где бренчали в царское время кандалами, снег... лёд... метель, жгучий ветер - и всё , что относится к холоду, на Крайнем Севере присутствует.
Многие города и посёлки названы хаотично, и больше они похожи сами на мерзлоту - это Снежный, Метелькино, Бураново Логово, Полярный, Заполярный, Вьюжный, Ледышкина Грива и много-много других, тоже холодных, наименований.
Нет весенней Пасхи, да и Вербного Воскресенья не сыщешь в лесу. Не успевает верба распустить свои бархатные янтарные серёжки весенней невесты.
Приближался Святой день Пасхи, а пока был пост.
Однако вечно зелёная пихта в этом холодном краю
несёт жизнь. Ею утверждают жизнь. Ею устилают дорогу уходящему в последний путь человеку. Она есть вечное древо жизни и смерти.
За ней и пришли дьякон из Метелькино и с Ледяного Манятка. Каждый пришёл своей дорогой. Тяжёлыми заснеженными тропами они добирались до этой раскидистой, можно сказать, кудрявой до зелёной кучерявости, пихты, вечно молодой и изумрудно зелёной.
Каждый из них был послан Господом Богом. Один - для очищения церкви, другая - родительского дома, так как
Пихта и была именно таким чистым деревом.
Игольчатая красавица в этот день была, словно больная. Ветки её были, как опущенные ресницы у бывшей красавицы. Как-то она расщеперилась и стояла, безрадостно улыбаясь ко всем приходящим.
Она как бы предчувствовала нечто... Что она шептала в свои усы, пока было скрыто от всех?
-Манька! А Маньк! Вставай! Уже давно рассвело. Петухи в стайке расхорохорились. Зима ( так звали корову) мычит без устали. Коты квартет собрали на крыше, под потолком, в подполье. Где и кто из котов мог застолбить свою "вотчину", там и организовались кошачьи побоища, можно сказать, "дуэли" всех мастей и разных окрасов, толкая и расталкивая Марию, мать приговаривала. И что эт ты не слышишь. Эк!Гляи , все проснулись, окромя тебя.
Вот эть экая скотиняка. Сами не спят и Маньке спать не дают, пощипывая за ягодицы твердила мачеха - Ульяна. Маньк, ну, проснись же ты! Ужо и чай с картошкой готов, рыба в молоке напечёна.
-Щас, маменька, щас! Ой, неохота мне тёплую лежанку покидать... Ох, как неохота... Пошли в лес Арсеньку...
- Что! Арсеньку? Он и мест-то не знает... Где ему ту пихту разыскать, что растёт у дороги за Колдовским озером, у каменного обрыва... Она, пихта-то одна стоит раскидистая, да и вреда большого ей не сотворим. Да и успеем ли к Пасхе-то?..
-Чтой-то , маменька, тело меня не слушает, и никак ноженьки мои не хочут туды идтить!?. Не знай чтой-то ныне так... Ладно... Дай ещё чуток вздремнуть до парного молочка... Подоишь Зимку - то и буди меня!
- Што значит подоишь? Кто у нас за Зимкой -то ходить? Не ты ли? - уже багровея, злилась мачеха.
- Пусть твоя Алинка идёт и доит... Мне ещё в лес надо ... за пихтой.
- Алиночка - то не пойдёт. Ей за книжками надо сидеть. А тебе - самый вооккурат по дому возиться. Аль опять папаша тебя не теми словами нравоучал?..
-При чём тут батюшка. Устала я от этого всего...
Я то ж, как Линка твоя , может, учиться хочу, чем я хуже? Линка, значит, учись, а я хвост корове крути.
- Вставай, стерва! Сидишь у меня на шее, как кила из амбара. Уму - разуму тебя не наставить! Свирепо уже начала Ульяна. Морда лица её сквасилась, как не дошедшее тесто в квашне на печке. Глаза из орбит выкатились.
Глазницы изрыгали в этот период такую ненависть, что будто враг перед ней стоял, которого надо в прах превратить...

2005 год,
Крайний Север,
Больничный Городок.
Фото автора.